Page 39 - А зори здесь тихие

39

– Мимо пройдут, – не оглядываясь, продолжал Васков. – Здесь будь. Как я утицей
крикну, шумни чем-либо. Ну, камнем ударь или прикладом, чтобы на тебя они оглянулись. И
обратно замри. Поняла ли?
– Поняла, – сказала Женька.
– Значит, как крикну. Не раньше.
Он глубоко, сильно вздохнул и прыгнул через валун в березняк: наперерез.
Главное дело, надо было успеть с солнца забежать, чтоб в глазах у них рябило. И
второе главное дело – на спину прыгнуть. Обрушиться, сбить, ударить и крикнуть не дать.
Чтоб – как в воду…
Он хорошее место выбрал: ни обойти его немцы не могли, ни заметить. А себя
открывали, потому что перед его секретом проплешина в березняке шла. Конечно, он
стрелять отсюда спокойно мог, без промаха, но не уверен был, что выстрелы до основной
группы не докатятся, а до поры шум поднимать было невыгодно. Поэтому он сразу наган
вновь в кобуру сунул, клапан застегнул, чтоб случаем не выпал, и проверил, легко ли ходит в
ножнах финский трофейный нож.
И тут фрицы впервые открыто показались в редком березняке, в весенних, кружевных
еще листах. Как и ожидал Федот Евграфыч, их было двое, и впереди шел дюжий детина с
автоматом на правом плече. Самое время было их из нагана достать, самое время, но
старшина опять отогнал эту мысль, но не потому уже, что выстрелов опасался, а потому, что
Соню вспомнил и не мог теперь легкой смертью казнить. Око за око, нож за нож – только так
сейчас дело решалось, только так.
Немцы свободно шли, без опаски: задний даже галету грыз, облизывая губы. Старшина
определил ширину их шага, просчитал, прикинул, когда с ним поравняются, вынул финку и,
когда первый подошел на добрый прыжок, крякнул два раза коротко и часто, как утка.
Немцы враз вскинули головы, но тут Комелькова грохнула позади их прикладом о скалу, они
резко повернулись на шум, и Васков прыгнул.
Он точно рассчитал прыжок: и мгновение точно выбрано было, и расстояние отмерено
– тик в тик. Упал немцу на спину, сжав коленями локти. И не успел фриц тот ни вздохнуть
ни охнуть, как старшина рванул его левой рукой за лоб, задирая голову назад, и полоснул
отточенным лезвием по натянутому горлу.
Именно так все задумано было: как барана, чтоб крикнуть не мог, чтоб хрипел только,
кровью исходя. И когда он валиться начал, комендант уже спрыгнул с него и метнулся ко
второму.
Всего мгновение прошло, одно мгновение: второй немец еще спиной стоял, еще только
поворачиваться начал. Но то ли у Васкова сил на новый прыжок не хватило, то ли
промешкал он все же, а только не достал этого фрица ножом. Автомат вышиб, да при этом и
собственную финку выронил: в крови она вся была, скользкая, как мыло.
Глупо получилось: вместо боя – драка, кулачки какие-то. Фриц хоть и нормального
роста, а цепкий попался, жилистый: никак его Васков согнуть не мог, под себя подмять.
Барахтались на мху меж камней да березок, но немец покуда помалкивал: то ли одолеть
старшину рассчитывал, то ли просто силы берег.
И опять Федот Евграфыч промашку дал: хотел немца половчее перехватить, а тот
выскользнуть умудрился и свой нож из ножен выхватил. И так Васков этого ножа убоялся,
столько сил и внимания ему отдал, что немец в конце концов оседлал его, сдавил ножищами
и теперь тянулся и тянулся к горлу острым кинжальным жалом. Покуда старшина еще
держал его руку, покуда оборонялся, но фриц-то сверху давил, всей тяжестью, и долго так
продолжаться не могло. Про это и комендант знал, и немец – даром, что ли, глаза сузил да
ртом щерился.
И обмяк вдруг, как мешок, обмяк, и Федот Евграфыч сперва не понял, не расслышал
первого-то удара. А второй расслышал: глухой, как по гнилому стволу. Кровью теплой в
лицо брызнуло, и немец стал запрокидываться, перекошенным ртом хватая воздух.
Старшина отбросил его, вырвал нож и коротко ударил в сердце.