Page 44 - А зори здесь тихие

44

Но не сунулись диверсанты. Голов даже не подняли, потому что прижал их второй
автомат: Осяниной. Коротко била, прицельно, в упор и дала секундочку старшине. Ту
секундочку, за которую потом до гробовой доски положено водкой поить.
Сколько тот бой продолжался, никто потом не помнил. Если обычным временем
считать – скоротечный был бой, как и положено встречному бою по уставу. А если
прожитым мерить – силой затраченной, напряжением, опасностью, – на добрый пласт жизни
тянуло, а кому и на всю жизнь.
Галя Четвертак настолько испугалась, что и выстрелить-то ни разу не смогла. Лежала,
спрятав лицо за камнем и уши руками зажав: винтовка в стороне валялась. А Женька быстро
опомнилась: била в белый свет, как в копейку. Попала, не попала – это ведь не на
стрельбище, целиться некогда.
Два автомата да одна трехлинейка – всего-то огня было, а немцы не выдержали. Не
потому, конечно, что испугались: неясность была. И, постреляв маленько, откатились. В
леса, как потом выяснилось.
Враз смолк огонь, только Комелькова еще стреляла, телом вздрагивая при отдаче.
Добила обойму, остановилась. Глянула на Васкова, будто вынырнув.
– Все, – вздохнул Васков.
Тишина могильная стояла, аж звон в ушах. Порохом воняло, пылью каменной, гарью.
Старшина лицо утер – ладони в крови стали: посекло, видно, осколками.
– Задело вас? – шепотом спросила Осянина.
– Нет, – сказал старшина. – Ты поглядывай там, Осянина.
Сунулся из-за камня: не стреляли. Вгляделся: в дальнем березняке, что с лесом
смыкался, верхушки подрагивали. Осторожно скользнул вперед, наган в руке стиснув.
Перебежал, за другим валуном укрылся, снова выглянул: на разбросанном взрывом мху
кровь темнела. Много крови, а тел не было. Унесли.
Полазав по камням да кусточкам и убедившись, что диверсанты никого в заслоне не
оставили, Федот Евграфыч уже спокойно, в рост вернулся к своим. Лицо саднило, а
усталость была, будто чугуном прижали. Даже курить не хотелось. Полежать бы, хоть бы
десять минут полежать, а подойти не успел – Осянина с вопросом:
– Вы коммунист, товарищ старшина?
– Член партии большевиков…
– Просим быть председателем на комсомольском собрании.
Обалдел Васков.
– Собрании?..
Увидел: опять Четвертак ревет в три ручья. А Комелькова – в копоти пороховой, что
цыган – глазищами сверкает.
– Трусость!
Вон оно что…
– Собрание – это хорошо, – свирепея, начал Федот Евграфыч. – Это замечательно:
собрание! Мероприятие, значит, проведем, осудим товарища Четвертак за проявленную
растерянность, протокол напишем. Так?..
Молчали девчата. Даже Галя реветь перестала: слушала, носом шмыгая.
– А фрицы нам на этот протокол свою резолюцию наложат. Годится? Не годится.
Поэтому как старшина и как коммунист тоже отменяю на данное время все собрания. И
докладываю обстановку: немцы в леса ушли. На месте взрыва гранаты крови много: значит,
кого-то мы прищучили. Значит, тринадцать их, так надо считать. Это первый вопрос. А
второй вопрос – у меня при автомате одна обойма осталась непочатая. А у тебя, Осянина?
– Полторы.
– Вот так. А что до трусости, так ее не было. Трусость, девчата, во втором бою только
видна. А это растерянность просто. От неопытности. Верно, боец Четвертак?
– Верно…
– Тогда и слезы и сопли утереть приказываю. Осяниной – вперед выдвинуться и за