Page 49 - А зори здесь тихие

49

рассвету, вниз осел, и от мокряди той пробирало Васкова до самой последней косточки.
Однако кровь из раны больше не текла. Рука аж до плеча в грязи болотной была, дырку,
видать, залепило, и старшина отколупывать ту грязь не стал. Замотал поверху бинтом, что,
по счастью, в кармане оказался, и огляделся.
За лесом уже светало, и высоко над болотом небо поигрывало сполохами, отжимая
туман к земле. Но здесь, на дне чаши, было как в ледяном молоке, и Федот Евграфыч,
трясясь в ознобе, с тоской думал о заветной фляжке. Одно спасение было: прыгать, и он
скакал, пока пот не прошиб. К тому времени и туман редеть начал. Можно было и
оглядеться.
С немецкой стороны ничего опасного не наблюдалось, как Васков ни вглядывался.
Конечно, фрицы и затаиться могли, его назад поджидая, но вероятность этого совсем уж
была невелика: по их понятиям, болото непроходимым считалось, и, значит, старшина
Васков давно для них утопленник.
А в нашу сторону, в ту, что к разъезду вела, прямо к Марии Никифоровне, в ту сторону
Федот Евграфыч особо не глядел. В той стороне опасностей никаких не таилось, в той
стороне, наоборот, жизнь была: спирта полкружечки, яишенка с салом да ласковая хозяйка.
И не глядеть бы ему в ту сторону, отвернуться бы от соблазна, но помощь оттуда что-то все
не шла и не шла, и поэтому он все-таки туда поглядывал.
Чернело там что-то. Что чернело, не мог старшина разобрать. В миг какой-то даже
дойти до пятна этого хотел, посмотреть, но запыхался от подскоков своих и решил
отдышаться. А когда отдышался полностью, рассвело уже достаточно, и понял он, что
чернеет в болотной топи. Понял и сразу вспомнил, что у приметной сосны остались все
шесть вырубленных им слег. Шесть – значит, боец Бричкина полезла в топь эту трижды
клятую без опоры…
И осталась от нее армейская юбка. А больше ничего не осталось. Даже надежд, что
помощь придет…

12

И вспомнил вдруг Васков утро, когда диверсантов считал, что из лесу выходили.
Вспомнил шепот Сони у левого плеча, растопыренные глаза Лизы Бричкиной, Четвертак в
чуне из бересты. Вспомнил и громко, вслух сказал:
– Не дошла, значит, Бричкина.
Глухо проплыл над болотом хриплый, простуженный голос, и опять все смолкло. Даже
комары без звона садились тут, в гиблом этом месте, и старшина, вздохнув, решительно
шагнул в болото. Брел к берегу, налегая на слегу, думал о Комельковой и Осяниной, надеясь,
что живы они. И еще думал о том, что всего оружия у него – один наган на боку.
Оставь тут диверсанты хоть одного человека – лежать бы старшине Васкову носом в
гнили, покуда не истлеет. С двух шагов могли его снять, потому что пер он грудью на берег,
и даже упасть нельзя было, укрыться. Но никого немцы не оставили, и Федот Евграфыч без
всяких помех до протоки знакомой добрался, помылся кое-как и напился вволю. А потом
листок в кармане отыскал, скрутил из сухого мха цигарку, раздул «катюшу» и закурил.
Теперь можно было и подумать.
Выходило, что проиграл он вчера всю свою войну, хоть и выбил верных двадцать пять
процентов противника. Проиграл потому, что не смог сдержать немцев, что потерял
ровнехонько половину личного состава, что растратил весь боевой запас и остался с одним
наганом. Скверно выходило, как ни крути, как ни оправдывайся. А самым скверным было то,
что не знал он, в какой стороне искать ему теперь диверсантов. Горько было Васкову. То ли
от голода, то ли от вонючей цигарки, то ли от одиночества и дум, что роились в голове,
будто осы. Будто осы: только жалили, а взятка не давали…
Конечно, до своих надо было добираться. Две остались у него девчоночки, зато самые
толковые. Втроем они еще силой были, только силе той бить было нечем. Значит, должен он