Page 7 - А зори здесь тихие

7

Женькина судьба перечеркнула Ритину исключительность, и – странное дело! – Рита
словно бы чуть оттаяла, словно бы дрогнула где-то, помягчела. Даже смеялась иногда, даже
песни пела с девчонками, но сама собой была только с Женькой наедине.
Рыжая Комелькова, несмотря на все трагедии, была чрезвычайно общительной и
озорной. То на потеху всему отделению лейтенанта какого-нибудь до онемения доведет, то в
перерыве под девичьи «ля-ля» цыганочку спляшет по всем правилам, то вдруг роман
рассказывать начнет – заслушаешься.
– На сцену бы тебе, Женька! – вздыхала Кирьянова. – Такая баба пропадает!
Так и кончилось Ритино старательно охраняемое одиночество: Женька все
перетряхнула. В отделении у них замухрышка одна была, Галя Четвертак. Худющая,
востроносая, косички из пакли и грудь плоская, как у мальчишки. Женька ее в бане
отскребла, прическу соорудила, гимнастерку подогнала – расцвела Галка Четвертак. И
глазки вдруг засверкали, и улыбка появилась, и грудки, как грибы, выросли. И поскольку
Галка эта от Женьки ни на шаг не отходила, стали они теперь втроем: Рита, Женька и Галка.
Известие о переводе с передовой на объект зенитчицы встретили в штыки. Только Рита
промолчала, сбегала в штаб, поглядела карту, расспросила и сказала:
– Пошлите мое отделение.
Девушки удивились, Женька подняла бунт, но на следующее утро вдруг переменилась:
стала за отъезд агитировать. Почему, отчего – никто не понимал, но примолкли: значит, так
надо – Женьке верили. Разговоры сразу утихли, начали собираться. А как прибыли на 171-й
разъезд, Рита, Женька и Галка стали вдруг пить чай без сахара.
Через три ночи Рита исчезла из расположения. Скользнула из пожарного сарая, тенью
пересекла разъезд и растаяла в мокром от росы ольшанике. По заглохшей лесной дороге
выбралась на шоссе, остановила первый же грузовик.
– Далеко собралась, красавица? – спросил усатый старшина: ночью в тыл ходили
машины за припасами, и сопровождали их люди, далекие от строевой и уставов.
– До города подбросите?
Из кузова уже тянулись руки. Не ожидая разрешения, Рита встала на колесо и вмиг
оказалась наверху. Усадили на брезент, набросили ватник.
– Подремли, деваха, часок.
А утром была на месте.
– Лида, Рая, – в наряд!
Никто не видел, а Кирьянова узнала: доложили. Ничего не сказала, усмехнулась только:
– Завела кого-то, гордячка. Пусть ее, может, оттает.
И Васкову – ни слова. Впрочем, Васкова никто из девушек не боялся, а Рита – меньше
всех. Ну, бродит по разъезду пенек замшелый: в запасе двадцать слов, да и те из уставов. Кто
же его всерьез-то принимать будет?
Но форма есть форма, а в армии особенно. И форма эта требовала, чтобы о ночных
путешествиях Риты не знал никто, кроме Женьки да Галки Четвертак.
Откочевывали в городишко сахар, галеты, пшенный концентрат, а когда и банки с
тушенкой. Шальная от удач Рита бегала туда по две-три ночи в неделю: почернела,
осунулась. Женька укоризненно шипела в ухо:
– Зарвалась ты, мать! Налетишь на патруль либо командир какой заинтересуется – и
сгоришь.
– Молчи, Женька, я везучая!
У самой от счастья глаза светятся: разве с такой серьезно поговоришь? Женька только
расстраивалась:
– Ой, гляди, Ритка!
То, что о ее путешествиях Кирьянова знает, Рита быстро догадалась по взглядам да
усмешечкам. Обожгли ее эти усмешечки, словно она и впрямь своего старшего лейтенанта
предавала. Потемнела, хотела ответить, одернуть – Женька не дала. Уцепилась, уволокла в
сторону.