Page 29 - Два капитана

Язык мой не слушался, губы чуть двигались. Сколько
раз я готов бы.л побить Саню, которая невольно смея­
лась надо мной! По ночам я просыпался в тоске и чув­
ствовал: нет, никогда я не научусь говорить, навсегда
останусь уродом, как однажды назвала меня мать. Но в
эту же минуту я пробовал сказать и это слово: урод.
Я помню, как это удалось мне наконец, и я уснул счаст­
ливый. Иван Иваныч велел мне учиться говорить, не
двигая руками, чтобы отстать от той привычки глухоне­
мых, которая уже довольно прочно во мне укоренилась.
Положив руки в карманы, я глазами показывал на что-
нибудь — на окно, на печь, на ведра — и громко, по сло­
гам произносил это слово.
Почему-то ударения мне не давались, я еще и до сих
пор ставлю неправильные ударения...
День, когда, проснувшись, я не сказал шести заветных
слов, был одним из самых печальных в моей жизни.
Петровна рано разбудила нас в этот день — уже и это
было очень странно, потому что не она, а мы обычно
приходили к ней по утрам, топили печку, ставили чайник.
Она вошла, стуча палкой, и остановилась перед иконой.
Она долго бормотала что-то и крестилась. Потом оклик­
нула сестру, велела зажечь лампу...
Через много лет, взрослым человеком, я как-то увидел
в детской книжке бабу-ягу. Это была та же Петровна —
бородатая, сгорбленная, с клюкою. Но Петровна была
добрая баба-яга, а в этот день... в этот день, тяжело
вздыхая, она сидела на лавке, и мне показалось даже,
что слезы катятся по ее бороде.
— Слезай, Санька! — сказала она.— Иди ко мне.
Я подошел.
— Ты уже большой, Санька.— Петровна погладила
меня по голове.— Вчера от матери письмо пришло, что
Иван заболел.
Она плакала.
— Очень дюже заболел он в тюрьме. Голова у него
распухла и ноги. Пишет, что не знает, жив он теперь или
нет.
И сестра заплакала.
— Что делать, бюжъя воля,— сказала Петровна.—
Божья воля! — повторила она с какой-то злостью и сно­
ва подняла глаза на икону.
Она сказала только, что отец заболел, но вечером, в
26