Page 4 - Ася

8
домику, – а вот и хозяйка несет молоко. Guten Abend, Madame!.. Мы сейчас примемся за
еду; но прежде, – прибавил он, – оглянитесь… каков вид?
Вид был точно чудесный. Рейн лежал перед нами весь серебряный, между зелеными
берегами; в одном месте он горел багряным золотом заката. Приютившийся к берегу городок
показывал все свои дома и улицы; широко разбегались холмы и поля. Внизу было хорошо,
но наверху еще лучше: меня особенно поразила чистота и глубина неба, сияющая
прозрачность воздуха. Свежий и легкий, он тихо колыхался и перекатывался волнами,
словно и ему было раздольнее на высоте.
– Отличную вы выбрали квартиру, – промолвил я.
– Это Ася ее нашла, – отвечал Гагин, – ну-ка, Ася, – продолжал он, – распоряжайся.
Вели все сюда подать. Мы станем ужинать на воздухе. Тут музыка слышнее. Заметили ли
вы, – прибавил он, обратясь ко мне, – вблизи иной вальс никуда не годится – пошлые, грубые
звуки, – а в отдаленье, чудо! так и шевелит в вас все романтические струны.
Ася (собственное имя ее было Анна, но Гагин называл ее Асей, и уж вы позвольте мне
ее так называть) – Ася отправилась в дом и скоро вернулась вместе с хозяйкой. Они вдвоем
несли большой поднос с горшком молока, тарелками, ложками, сахаром, ягодами, хлебом.
Мы уселись и принялись за ужин. Ася сняла шляпу; ее черные волосы, остриженные и
причесанные, как у мальчика, падали крупными завитками на шею и уши. Сначала она
дичилась меня; но Гагин сказал ей:
– Ася, полно ежиться! он не кусается.
Она улыбнулась и немного спустя уже сама заговаривала со мной. Я не видал существа
более подвижного. Ни одно мгновенье она не сидела смирно; вставала, убегала в дом и
прибегала снова, напевала вполголоса, часто смеялась, и престранным образом: казалось, она
смеялась не тому, что слышала, а разным мыслям, приходившим ей в голову. Ее большие
глаза глядели прямо, светло, смело, но иногда веки ее слегка щурились, и тогда взор ее
внезапно становился глубок и нежен.
Мы проболтали часа два. День давно погас, и вечер, сперва весь огнистый, потом
ясный и алый, потом бледный и смутный, тихо таял и переливался в ночь, а беседа наша все
продолжалась, мирная и кроткая, как воздух, окружавший нас. Гагин велел принести
бутылку рейнвейна; мы ее распили не спеша. Музыка по-прежнему долетала до нас, звуки ее
казались слаще и нежнее; огни зажглись в городе и над рекою. Ася вдруг опустила голову,
так что кудри ей на глаза упали, замолкла и вздохнула, а потом сказала нам, что хочет спать,
и ушла в дом; я, однако, видел, как она, не зажигая свечи, долго стояла за нераскрытым
окном. Наконец луна встала и заиграла по Рейну; все осветилось, потемнело, изменилось,
даже вино в наших граненых стаканах заблестело таинственным блеском. Ветер упал, точно
крылья сложил, и замер; ночным, душистым теплом повеяло от земли.
– Пора! – воскликнул я, – а то, пожалуй, перевозчика не сыщешь.
– Пора, – повторил Гагин.
Мы пошли вниз по тропинке. Камни вдруг посыпались за нами: это Ася нас догоняла.
– Ты разве не спишь? – спросил ее брат, но она, не ответив ему ни слова, пробежала
мимо.
Последние умиравшие плошки, зажженные студентами в саду гостиницы, освещали
снизу листья деревьев, что придавало им праздничный и фантастический вид. Мы нашли
Асю у берега: она разговаривала с перевозчиком. Я прыгнул в лодку и простился с новыми
моими друзьями. Гагин обещал навестить меня на следующий день; я пожал его руку и
протянул свою Асе; но она только посмотрела на меня и покачала головой. Лодка отчалила и
понеслась по быстрой реке. Перевозчик, бодрый старик, с напряжением погружал весла в
темную воду.
– Вы в лунный столб въехали, вы его разбили, – закричала мне Ася.

8 Добрый вечер, мадам! (нем.)