Page 130 - Этюды о ученых
P. 130
обласкан, его прилежание поощряется. Естественно, он не знал тогда, что проповеди, им
написанные, читают в Париже, выдавая за собственные откровения, высокие сановники
церкви. Впрочем, он уже позабыл про эти проповеди. Он проказил и шалил не менее других
своих сверстников, пока первые же уроки математики не пресекли бездумность детства. Жан
страдал без математики и ночами в тайне ото всех забирался в камин, задвигался ширмами и
в жёлтом свете свечи впивался в учебники.
Из школы шли две дороги: на одной его ждала шпага и мундир, на другой – крест и
сутана. Он выбрал артиллерию – ближайший к математике род войск, но не был даже
допущен к экзаменам. «Фурье, как неблагородный, не может быть принят в артиллерию,
хотя бы он был второй Ньютон», – без улыбки сказал министр, не предполагая, что его
откровенный цинизм в эти секунды резервирует ему место в истории науки. Так Фурье стал
священником. Аббатство Сент-Бенуа рассчитывало на нового прелата, но пострижения не
состоялось: ветры революции достигли маленького аббатства на Луаре, и молодой
бенедиктинец отказался от духовного звания.
В 1789 году Фурье, которому шёл 22-й год, читает в Академии наук записку о решении
числовых уравнений всех степеней. Он привёз в Париж открытие, а увёз споры, восторги,
прекрасную и слепую веру в справедливость, гордую и наивную мечту о вселенском счастье
– всю правду и ложь Великой французской буржуазной революции. В Оксере он член
Народного собрания. Пламенная речь перед рекрутами Бургундии – и вот уже не нужно
тянуть жребий: все руки рвутся к ружьям.
Ослеплённый восторгами толпы, оглушённый собственным красноречием, он уже не в
состоянии заметить признаков вырождения революции, и только в тюрьме, куда упрятали
его подручные Сен-Жюста, наступает мучительное разочарование.
Потом Фурье преподаёт в Эколь Нормаль в Париже, затем во вновь организованной
Политехнической школе. Он возглавил кафедру математического анализа и, по словам
одного из его учёных коллег, «доказал, что преподавание математики не чуждо изящества».
Начинается, и неплохо начинается, профессорская карьера. Казалось бы, о чём ещё мечтать
сыну провинциального портного: слуга, квартира и бархат на окнах; но сквозь бархат всё
громче звучат барабаны Бонапарта, их ритмы уже гонят прочь солидную рассудочность, и в
канделябрах его дорогой квартиры уже вспыхивает пламя походных костров.
Ему было 30 лет, когда с армией Наполеона он вступает: на землю Египта. Он опять не
видит обмана и верит в благородство «великой миссии», долженствующей восстановить
древний блеск страны пирамид, усовершенствовать земледелие и «сообщить населению
благодеяния европейской образованности». Он был слишком честным, чтобы подозревать
обман, и слишком наивным, чтобы уяснить суть «великого похода». Он исполняет
деликатные дипломатические поручения и ведёт тонкие военные переговоры. Это не мешает
его работе; и, как ни странно, Египет словно подстёгивает его творчество, новые и новые
записки появляются в «Декаде» и «Египетском вестнике»: неопределённый анализ, способ
исключения неизвестных, доказательство новой алгебраической теоремы, а рядом –
рассуждения о каирском водопроводе и описание машины для орошения полей.
Жан Фурье – глава Египетского института, в который входит сам Бонапарт, среди
членов которого Сент-Илер, Монж, Бертолле. Он в чести, ему уже льстят, говоря об
афинской грации и египетской мудрости его работ, он уже человек государственный,
принадлежащий к кругу непогрешимых.
Возвратившись в Европу, Фурье становится префектом департамента Изер. Он полон
решительности и административного рвения, строит горные дороги и осушает болота,
ублажает настоятелей монастырей и успокаивает политических драчунов. Здесь же, в
Гренобле, он пишет «Аналитическую теорию тепла» – оригинальнейшую работу, где
впервые были выведены дифференциальные уравнения теплопроводности, ставшие
отправным пунктом целого раздела математической физики. Здесь же он анализирует
внутреннее тело Земли. И уже кажется: политические вихри не тронут его рукописей, но
опять врывается в его судьбу поверженный Наполеон.