Page 69 - Этюды о ученых

свойства. Таким образом, дерево – это флогистон плюс зола, металл – флогистон плюс
окисел. Может быть, впервые после многовекового хаоса алхимии появилось некое подобие
давно желанной системы. Шталь, работавший в Берлине, не знал тогда, что в далёком,
неведомом ему архангельском селе уже бегает на лыжах совсем ещё маленький мальчик –
Михайло Ломоносов, труды которого уничтожат короткую славу флогистона. А другой,
богатый и холёный французский мальчишка, сын прокурора Парижского парламента,
Антуан Лоран Лавуазье, которому суждено было похоронить теорию флогистона, навсегда
записав её в перечень человеческих заблуждений, ещё не родился в годы триумфа Шталя.
Лавуазье не принадлежит к многочисленным талантам, которые вынуждены были
пробиваться в жизни. Его способности были замечены ещё в детстве и всячески поощрялись.
Однако широко образованный, не стеснённый в средствах юноша долго не мог найти себя.
Он чувствовал, что его призвание – наука, но колебался в выборе своих исследований.
Однако и в этот период исканий он удивляет самоотверженностью и необыкновенно
серьёзным отношением к своим поискам. Ставя опыты с источниками света, он, например,
для того, чтобы обострить чувствительность глаза, на полтора месяца заточил себя в тёмной
комнате, обитой чёрным бархатом. Химией Лавуазье начал заниматься сравнительно поздно,
когда ему было уже около 23 лет. Увлечение было бурным, страстным: он понял, что химия
– его жизнь.
В работах каждого учёного есть свой почерк, свой стиль, корни которого надо искать
не только в мировоззрении и условиях формирования исследователя, но, мне думается, и в
чисто человеческих чертах его характера. Когда уже после смерти Лавуазье химик Дюма
подготовлял к изданию его сочинения, он попросил написать вступительный
биографический очерк Луи Пастера. Он писал, что выбор автора очерка продиктован
сходностью в складе ума и методах научного творчества, «при котором наблюдение в
высшей степени подчиняется рассуждению». Это точное определение. Лавуазье, так же как
Пастер, осторожен, аккуратен и деловит. Узнав в 1772 году, что при горении тела не теряют
в весе, а наоборот, прибавляют, Лавуазье уже понимает, что один этот факт превращает в
руины все здание теории флогистона. Но он не торопится разрушать его. Он хочет накопить
материалы для постройки собственной теории. Четыре года спустя он лишь намекает, что
объяснить химические превращения можно и без введения флогистона. Только через десять
лет, накопив неоспоримые доказательства в своих опытах, пишет он «Размышления о
флогистоне», вдребезги разбивая теорию Шталя. Под знамёна Лавуазье, побеждённые его
великой правдой, встают после выхода этой книги защитники флогистона: Бертолле, Лаплас,
Монж, Кулон.
Химики Пристли и Шееле, аптекарь Боме выделили кислород раньше Лавуазье, но
никому из них не пришло в голову, что процесс горения – это как раз соединение открытого
ими газа с веществом. «Неторопливый» Лавуазье обогнал всех и, по словам Ф. Энгельса,
«руководясь этим новым фактом… впервые поставил на ноги всю химию, которая в своей
флогистической форме стояла на голове». Проведя свой гениальный анализ воздуха, он
первый установил, что это смесь газов, и определил основные её компоненты.
Но всегда он очень осторожен в выводах. Он убеждён, что алмаз имеет «огромное
сходство с углём», но всё-таки считает нужным оговориться: «… без сомнения, было бы
неразумно простирать слишком далеко эту аналогию». 24 июня 1783 года Лавуазье вместе с
Лапласом впервые синтезировал воду, соединив кислород и водород. Были измерены
количества газа и вес полученной воды. Даже противники великого химика не находили
поводов для сомнений. И всё-таки Лавуазье продолжает опыт, пропускает пары полученной
воды через раскалённое железо, окисляет его и выделяет водород, теперь уже совершенно
неопровержимо доказывая, что вода – это Н2О. Он сам был самым строгим своим критиком.
В 1782 году в сборнике Французской академии была сделана любопытная приписка: «В
этом году г. Лавуазье прочёл столько мемуаров, что невозможно было их напечатать».
Непостижимо, как его на все хватает! Он живёт широко, принимает гостей, по воскресеньям
в его доме – цвет французской науки: Лагранж, Монж, Бертолле, Лаплас, коллеги из-за