Page 88 - Этюды о ученых

наверно, это самый тяжёлый упрёк ученикам, на который был способен Дау.
«Без любознательности, – писал Ландау, – нормальное развитие человека, по-моему,
немыслимо. Отсутствие этого драгоценного качества зримо при всяком столкновении с
куцым интеллектом, со скучным старичком любого возраста».
Трудно представить человека столь ненасытной любознательности, какая была у
Ландау. Его интересовало всё: что нового в политике, что показывают в кино, дали ли
результаты реформы средней школы, как делают газету. Мой друг, актёр Игорь Кваша,
встретился с Дау в Коктебеле на пляже. Лежали, копались в камешках, купались,
разговаривали.
– О чём? – спросил я Игоря.
– О системе Станиславского. Я не знал, кто он такой, потом спросил, он отвечает: «Я –
физик».
Потом мне сказали, что это Ландау. Он очень интересовался системой
Станиславского…
Юмор, если уж он есть в человеке, черта неистребимая. Первым признаком
выздоровления Ландау после страшной катастрофы были его шутки.
В его палату пришли психиатры и принесли с собой таблички. На табличках были
нарисованы крестики и кружочки.
– Что это? – спросили психиатры и показали крестик.
– Кружочек, – очень серьёзно ответил Дау.
– А это? – И показали кружочек.
– Крестик.
Психиатры ретировались в большом замешательстве. Ландау подмигнул медицинской
сестре и прошептал:
– Здорово я их обманул, а? Будут теперь знать, как приставать с разными глупостями…
Сестра рассказала все психиатрам; они обрадовались: значит, их опыт прошёл более
чем успешно. Болит, а он шутит. Трудно, а он смеётся.
Он никогда не ругался со своими научными противниками, он шутил. Это было куда
опаснее, чем брань. Бранные слова тяжелы, как камни, а шутки – они летают и иногда
залетают очень далеко…
Любил иногда весело «поддеть». Одному приятелю, известному физику, академику,
который прешел на вестить его, пожаловался, что отстал: давно не читал специальных
журналов.
– Не беда! – воскликнул физик. – Я тебе всe расскажу!
– Да что ты мне можешь рассказать?! – отозвался Ландау. – Меня же физика
интересует…
В самом Институте физических проблем, в институте, которому Ландау отдал тридцать
лет жизни, остроумие – признак «хорошего тона», определитель морального здоровья, юмор
там – средство воспитания, сатира – острое орудие товарищеской критики.
Есть люди, которые считали Ландау этаким чудаковатым учёным, прообразом
рассеянных героев скверных книг о науке. Он мог явиться на официальный приём в
ковбойке или прийти летом в Художественный театр в сандалиях. Тут так заманчиво
поговорить о «ниспровержении устоев», ломке «приличий», «оригинальности» и
«самобытности». А по-моему, эти самые ковбойки тоже характер. Это звучит парадоксом, но
мне почему-то представляется, что ковбойки Дау сродни его знаменитой термодинамической
теории фазовых переходов второго рода или не менее знаменитой макроскопической теории
сверхтекучести жидкого гелия. Ведь там тоже ниспровержение устоев, но уже не внешнее, а
глубочайшее, тоже ломка физических «приличий», высшее проявление оригинальности ума
и самобытности методов. Характер не дробится от этих бытовых «забав», а дополняется ими.
Последний раз я видел Льва Давидовича у него дома в день, когда отмечалось его 60-
летие. Пришли гости. Знаменитые гости, «звезды» советской физики: П. Л. Капица, И. К.
Кикоин, А. И. Алиханов, А. Б. Мигдал, А. А. Абрикосов, Э. Л. Андроникашвили. Много в