Page 86 - Этюды о ученых

исследует ферромагнетики, а в 1936—1937 годах публикует фундаментальные работы –
«Теория фазовых переходов» и «К теории фазовых переходов».
В работах были рассыпаны идеи, быстро и горячо подхваченные другими. Вокруг
молодого харьковского профессора образуется круг единомышленников – будущая «школа
Ландау». Он читает лекции в механико-машиностроительном институте и университете. Из
уст в уста передают студенты весть о невиданно строгом профессоре.
– Однажды я перевёл с курса на курс только одного студента, – вспоминал Ландау.
– Разве это возможно?
– А почему нет? Они, как выяснилось, не знали даже школьной тригонометрии.
– А как это выяснилось?
– Я их не спрашивал по билетам. Каждому выдумывал задачку, для решения которой
нужны сообразительность и немного знаний по математике и физике.
– А что было потом?
– Потом из Киева приехала комиссия и потребовала повторить экзамен. Я повторил, но
результат оказался прежним. Меня долго уговаривали, объясняли, что нельзя целый курс
оставлять на второй год, что это причинит ущерб государству. А я отвечал, что несравненно
больший ущерб государству способны причинить люди с дипломами, которые ничего не
знают.
– И чем же дело кончилось?
– Не знаю. Я уехал из Харькова… Наверное, их перевели…
В 1937 году Ландау переезжает в Москву, чтобы навсегда связать свою жизнь с
Институтом физических проблем.
В 1938 году Ландау (совместно с Ю. Б. Румером) публикует работу «Лавинная теория
электронных ливней». И с этого времени поистине лавинно множатся работы замечательного
учёного. В годы Великой Отечественной войны рождается всемирно известная теория,
объясняющая свойства необыкновенной жидкости гелий-II.
Трудно найти область физики, которая не интересовала бы его. Низкие температуры и
турбулентность, акустика и теория плазмы, горение и энергия звёзд, квантовая теория поля и
нейтрино…
Рассказывали, что однажды в университете Ландау ошибся дверью и попал на семинар,
где обсуждались какие-то метеорологические проблемы. Он сел, послушал внимательно
некоторое время выступавших, потом попросил слова и, к полному удивлению всех
присутствующих, высказал очень любопытные идеи.
– Да, занимался всем и буду заниматься всем, у меня такой характер… – говорил
Ландау.
– Разносторонность помогала в вашей работе?
– Нет, я не разносторонний, я, наоборот, узкий, я просто физик-теоретик. По-
настоящему меня интере суют только пока ещё неизвестные явления природы.
И всё. Исследования их я не назвал бы работой. Это высокое наслаждение,
удовольствие, огромная радость. Ни с чем не сравнимая…
– А разве мир искусства, литературы не интересует вас, не приносит удовольствия?
– Это совсем другое.
– Эйнштейн говорил, что Достоевский дал ему больше, чем Гаусс.
– Не знаю. Может быть. Я не люблю Достоевского…
– А кого вы любите?
– Больше всего Гоголя, Байрона по-английски. А из советских писателей – Константина
Симонова. Но это не имеет к моей работе никакого отношения. Мир науки и мир искусства
не связаны для меня никак.
7 января 1962 года на Дмитровском шоссе под Москвой маленький «Москвич», идущий
в Дубну, столкнулся с тяжёлой грузовой машиной. Окровавленный, с разбитой головой и
чудовищно искалеченным телом, Ландау был срочно доставлен в Москву. И в тот же час
физики всех стран восстали против смерти Дау, как называли его физики всего мира. Мы