Page 20 - Бегущая по волнам

не дал бы ломаного гроша; затем велел вынести багаж и приехал к кораблю в то время, когда
Гез сходил на набережную. Его сопровождали Бутлер и второй помощник – Синкрайт,
молодой человек с хитрым, неприятным лицом. Увидев меня, Бутлер вежливо поклонился, а
Гез, небрежно кивнув, отвернулся, взял под руку Синкрайта и стал говорить с ним. Он
оглянулся на меня, затем все трое скрылись в арке Трехмильного проезда.
На корабле меня, по-видимому, ждали. Из дверей кухни выглянула голова в колпаке,
скрылась, и немедленно явился расторопный мулат, который взял мои вещи, поместив их в
приготовленную каюту.
Пока он разбирал багаж, а я, сев в кресло, делал ему указания, мы понемногу
разговорились. Слугу звали Гораций, что развеселило меня, как уместное напоминание о
Шекспире в одном из наиболее часто цитируемых его текстов. Гораций подтвердил
указанное Брауном направление рейса, как сам слышал это, но в его болтовне я не отметил
ничего странного или особенного по отношению к кораблю. Особенное было только во мне.
«Бегущая по волнам» шла без груза в Дагон, где предстояло грузить ее тремястами ящиков
железных изделий. Наивно и представительно красуясь здоровенной грудью, обтянутой
кокосовой сеткой, выпячивая ее, как петух, и скаля на каждом слове крепкие зубы, Гораций,
наконец, проговорился. Эта интимность возникла вследствие золотой монеты и разрешения
докурить потухшую сигару. Его сообщение встревожило меня больше, чем предсказания
шторма.
– Я должен вам сказать, господин, – проговорил Гораций, потирая ладони, – что будет
очень, очень весело. Вы не будете скучать, если правда то, что я подслушал. В Дагоне
капитан хочет посадить девиц, дам – прекрасных синьор. Это его знакомые. Уже
приготовлены две каюты. Там уже поставлены: духи, хорошее мыло, одеколон, зеркала;
постлано тонкое белье. А также закуплено много вина. Вино будет всем – и мне и матросам.
– Недурно, – сказал я, начиная понимать, какого рода дам намерен пригласить Гез в
Дагоне. – Надеюсь, они не его родственницы?
В выразительном лице Горация перемигнулось все, от подбородка до вывернутых
белков глаз. Он щелкнул языком, покачал головой, увел ее в плечи и стал хохотать.
– Я не приму участия в вашем веселье, – сказал я. – Но Гез может, конечно,
развлекаться, как ему нравится.
С этим я отослал мулата и запер дверь, размышляя о слышанном.
Зная свойство слуг всячески раздувать сплетню, а также, в ожидании наживы,
присочинять небылицы, которыми надеются угодить, я ограничился тем, что принял пока к
сведению веселые планы Геза, и так как вскоре после того был подан обед в каюту (капитан
отправился обедать в гостиницу), я съел его, очень довольный одиночеством и кушаньями. Я
докуривал сигару, когда Гораций постучал в дверь, впустив изнемогающего от зноя Филатра.
Доктор положил на койку коробку и сверток. Он взял мою руку левой рукой и сверху
дружески прикрыл правой.
– Что же это? – сказал он. – Я поверил по-настоящему, только когда увидел на корме
(ваши) слова и – теперь – вас; я окончательно убедился. Но трудно сказать, в чем сущность
моего убеждения. В этой коробке лежат карты для пасьянсов и шоколад, более ничего. Я
знаю, что вы любите пасьянсы, как сами говорили об этом: «Пирамида» и «Красное-черное».
Я был тронут. По молчаливому взаимному соглашению мы больше не говорили о
впечатлении случая с «Бегущей по волнами, как бы опасаясь повредить его странно
наметившееся хрупкое очертание. Разговор был о Гезе. После моего свидания с Брауном
Филатр говорил с ним в телефон, получив более полную характеристику капитана.
– По-видимому, ему нельзя верить, – сказал Филатр. – Он вас, разумеется,
возненавидел, но деньги ему тоже нужны; так что хотя ругать вас он остережется, но я
боюсь, что его ненависть вы почувствуете. Браун настаивал, чтобы я вас предупредил. Ссоры
Геза многочисленны и ужасны. Он легко приходит в бешенство, редко бывает трезв, а к
чужим деньгам относится как к своим. Знайте также, что, насколько я мог понять из намеков
Брауна, „Бегущая по волнам“ присвоена Гезом одним из тех наглых способов, в отношении