Page 54 - Бегущая по волнам

мраморные глаза, – эти условно видящие, но слепые при неумении изобразить их глаза
статуи, казалось, смотрят сквозь мраморную тень. Ее лицо улыбалось. Тонкие руки,
вытянутые с силой внутреннего порыва, которым хотят опередить самый бег, были
прекрасны. Одна рука слегка пригибала пальцы ладонью вверх, другая складывала их
нетерпеливым, восхитительным жестом душевной игры.
Действительно, это было так: она явилась, как рука, греющая и веселящая сердце. И как
ни отделенно от всего, на высоком пьедестале из мраморных морских див, стояла „Бегущая
по волнам“ – была она не одна. За ней грезился высоко поднятый волной бушприт огромного
корабля, несущего над водой эту фигуру, – прямо, вперед, рассекая город и ночь.
Настолько я владел чувствами, чтобы отличить независимое впечатление от
впечатления, возникшего с большей силой лишь потому, что оно поднято обстоятельствами.
Эта статуя была центр – главное слово всех других впечатлений. Теперь мне кажется, что я
слышал тогда, как стоял шум толпы, но точно не могу утверждать. Я очнулся потому, что на
мое плечо твердо и выразительно легла мужская рука. Я отступил, увидев внимательно
смотрящего на меня человека в треугольной шляпе с серебряным поясом вокруг талии,
затянутой в старинный сюртук. Красное седое лицо с трепетавшей от удивления бровью
тотчас изменило выражение, когда я спросил, чего он хочет.
– A! – сказал человек и, так как нас толкали герои и героини всех пьес всех времен,
отошел ближе к памятнику, сделав мне знак приблизиться. С ним было еще несколько
человек в разных костюмах и трое в масках, которые стояли, как бы тоже требуя или ожидая
объяснений.
Человек, сказавший „А“, продолжал:
– Кажется, ничего не случилось. Я тронул вас потому, что вы стоите уже около часа, не
сходя с места и не шевелясь, и это показалось нам подозрительным. Я вижу, что ошибся,
поэтому прошу извинения.
– Я охотно прощаю вас, – сказал я, – если вы так подозрительны, что внимание
приезжего к этому замечательному памятнику внушает вам опасение, как бы я его не украл.
– Я говорил вам, что вы ошибаетесь, – вмешался молодой человек с ленивым лицом. –
Но, – прибавил он, обращаясь ко мне, – действительно, мы стали ломать голову, как может
кто-нибудь оставаться так погруженно-неподвижен среди трескучей карусели толпы.
Все эти люди хотя и не были пьяны, но видно было, что они провели день в
разнообразном веселье.
– Это приезжий, – сказал третий из группы, драпируясь в огненно-желтый плащ,
причем рыжее перо на его шляпе сделало хмельной жест. У него и лицо было рыжим:
веснушчатое, белое, рыхлое лицо с полупечальным выражением рыжих бровей, хотя
бесцветные блестящие глаза посмеивались. – Только у нас в Гель-Гью есть такой памятник.
Не желая упускать случая понять происходящее, я поклонился им и назвал себя. Тотчас
протянулось ко мне несколько рук с именами и просьбами не вменить недоразумение ни в
обиду, ни в нехороший умысел. Я начал с вопроса: подозрение чего могли возыметь они все?
– Вот что, – сказал Бавс, человек в треугольной шляпе, – может быть, вы не прочь
посидеть с нами? Наш табор неподалеку: вот он.
Я оглянулся и увидел большой стол, вытащенный, должно быть, из ресторана, бывшего
прямо против нас, через мостовую. На скатерти, сползшей до камней мостовой, были цветы,
тарелки, бутылки и бокалы, а также женские полумаски, – надо полагать – трофеи некоторых
бесед. Гитары, банты, серпантин и маскарадные шпаги сталкивались на этом столе с локтями
восседающих вокруг него десяти – двенадцати человек. Я подошел к столу с новыми своими
знакомыми, но так как не хватало стульев, Бавс поймал пробегающего мимо мальчишку, дал
ему пинка, серебряную монету, и награжденный притащил из ресторана три стула, после
чего, вздохнув, шмыгнул носом и исчез.
– Мы привели новообращенного, – сказал Трайт, владелец огненного плаща. – Вот он.
Его имя Гарвей, он стоял у памятника, как на свидании, не отрываясь и созерцая.
– Я только что приехал, – сказал я, усаживаясь, – и действительно в восхищении от