Page 52 - Бегущая по волнам

– Держи к лестнице! – закричал Проктор матросу. – Убирай весла!
Шлюпка подошла к намеченному месту – каменной лестнице, спускающейся к
квадратной площадке, и была привязана к кольцу, ввинченному в плиту. Все повыскакивали
наверх. Проктор запер вокруг весел цепь, повесил замок, и мы разделились. Как раз
неподалеку была гостиница.
– Вот мы пока и пришли, – сказал Проктор, отходя с матросами, – а вы решайте, как
быть с дамой, нам с вами не по пути.
– До свидания, Дэзи, – сказал я танцующей от нетерпения девушке.
– А… – начала она и посмотрела мельком на Тоббогана.
– Желаю вам веселиться, – сказал моряк. – Ну, Дэзи, идем.
Она оглянулась на меня, помахала поднятой вверх рукой, и я почти сразу потерял их из
вида в проносящейся ураганом толпе, затем осмотрелся, с волнением ожидания и с именем,
впервые, после трех дней, снова зазвучавшим как отчетливо сказанное вблизи: „Биче
Сениэль“. И я увидел ее незабываемое лицо.
С этой минуты мысль о ней не покидала уже меня, и я пошел в направлении главного
движения, которое заворачивало от набережной через открытую с одной стороны площадь. Я
был в неизвестном городе, – чувство, которое я особенно люблю. Но, кроме того, он
предстал мне в свете неизвестного торжества, и, погрузясь в заразительно яркую суету, я
стал рассматривать, что происходит вокруг; шел я не торопясь и никого не расспрашивал,
так же, как никогда не хотел знать названия поразивших меня своей прелестью и
оригинальностью цветов. Впоследствии я узнавал эти названия. Но разве они прибавляли
красок и лепестков? Нет, лишь на цветок как бы садился жук, которого не стряхнешь.

Глава XXII

Я знал, что утром увижу другой город – город, как он есть, отличный от того, какой я
вижу сейчас, – выложенный, под мраком, листовым золотом света, озаряющего фасады. Это
были по большей части двухэтажные каменные постройки, обнесенные навесами веранд и
балконов. Они стояли тесно, сияя распахнутыми окнами и дверями. Иногда за углом крыши
чернели веера пальм; в другом месте их ярко-зеленый блеск, более сильный внизу, указывал
невидимую за стенами иллюминацию. Изобилие бумажных фонарей всех цветов, форм и
рисунков мешало различить подлинные черты города. Фонари свешивались поперек улиц,
пылали на перилах балконов, среди ковров; фестонами тянулись вдаль. Иногда перспектива
улицы напоминала балет, где огни, цветы, лошади и живописная теснота людей, вышедших
из тысячи сказок, в масках и без масок, смешивали шум карнавала с играющей по всему
городу музыкой.
Чем более я наблюдал окружающее, два раза перейдя прибрежную площадь, прежде
чем окончательно избрал направление, тем яснее видел, что карнавал не был искусственным
весельем, ни весельем по обязанности или приказу, – горожане были действительно
одержимы размахом, который получила затея, и теперь размах этот бесконечно увлекал их,
утоляя, может быть, давно нараставшую жажду всеобщего пестрого оглушения.
Я двинулся, наконец, по длинной улице в правом углу площади и попал так удачно, что
иногда должен был останавливаться, чтобы пропустить процессию всадников – каких-
нибудь средневековых бандитов в латах или чертей в красных трико, восседающих на мулах,
украшенных бубенчиками и лентами. Я выбрал эту улицу из-за выгоды ее восхождения в
глубь и в верх города, расположенного рядом террас, так как здесь, в конце каждого
квартала, находилось несколько ступеней из плитняка, отчего автомобили и громоздкие
карнавальные экипажи не могли двигаться; но не один я искал такого преимущества. Толпа
была так густа, что народ шел прямо по мостовой. Это было бесцельное движение ради
движения и зрелища. Меня обгоняли домино, шуты, черти, индейцы, негры, („такие“) и
настоящие, которых с трудом можно было отличить от („таких“) ; женщины, окутанные
газом, в лентах и перьях; развевались короткие и длинные цветные юбки, усеянные