Page 83 - Бегущая по волнам

сморщенное лицо извинялось за беспокойство и шум города. – Мы теперь не выходим, нет.
Теперь все не так. И карнавал плох. В мое время один Бреденер запрягал двенадцать
лошадей. Карльсон выпустил «Океанию» – замечательный павильон на колесах, и я была там
главной Венерой. У Лакотта в саду фонтан бил вином.. О, как мы танцевали!
– Все не то, – сказал старик, который, казалось, седел, пушился и уменьшался с каждой
минутой, так он был дряхл. – Нет желания даже выехать посмотреть. В тысяча восемьсот…
ну, все равно, я дрался на дуэли с Осборном. Он был в костюме «Кот в сапогах». Из меня
вынули три пули. Из него – семь. Он помер.
Старички стояли рядом, парой, погруженные в невидимый древний мох; стояли с
трудом, и я попрощался с ними.
– Благодарю вас, – сказала старушка неожиданно твердым голосом, – вы помогли Биче
устроить все это дело. Да, я говорю о пиратах. Что же, повесили их? Раньше здесь было
много пиратов.
– Очень, очень много пиратов! – сказал старик, печально качая головой.
Они все перепутали. Я заметил намекающий взгляд Биче и, поклонясь, вышел вместе с
ней, догоняемый старческим шепотом:
– Все не то… не то… Очень много пиратов!

Глава XXXII

Отъезжая с Биче и Ботвелем, я был стеснен, отлично понимая, что стесняет меня. Я был
неясен Биче, ее отчетливому представлению о людях и положениях. Я вышел из карнавала в
действие жизни, как бы просто открыв тайную дверь, сам храня в тени свою душевную
линию, какая, переплетясь с явной линией, образовала узлы.
В экипаже я сидел рядом с Биче, имея перед собой Ботвеля, который, по многим
приметам, был для Биче добрым приятелем, как это случается между молодыми людьми
разного пола, связанными родством, обоюдной симпатией и похожими вкусами. Мы начали
разговаривать, но скоро должны были оставить это, так как, едва выехав, уже оказались в
действии законов игры, – того самого карнавального перевоплощения, в каком я кружился
вчера. Экипаж двигался с великим трудом, осыпанный цветным бумажным снегом, который
почти весь приходился на долю Биче, так же как и серпантин, медленно опускающийся с
балконов шуршащими лентами. Публика дурачилась, приплясывая, хохоча и крича. Свет
был резок и бесноват, как в кругу пожара. Импровизированные оркестры с кастрюлями,
тазами и бумажными трубами, издававшими дикий рев, шатались по перекресткам. Еще не
было процессий и кортежей; задавала тон самая ликующая часть населения – мальчишки и
подростки всех цветов кожи и компании на балконах, откуда нас старательно удили
серпантином.
Выбравшись на набережную, Ботвель приказал вознице ехать к тому месту, где стояла
«Бегущая по волнам», но, попав туда, мы узнали от вахтенного с баркаса, что судно уведено
на рейд, почему наняли шлюпку. Нам пришлось обогнуть несколько пароходов, оглашаемых
музыкой и освещенных иллюминацией. Мы стали уходить от полосы берегового света,
погрузясь в сумерки и затем в тьму, где, заметив неподвижный мачтовый огонь, один из
лодочников сказал:
– Это она.
– Рады ли вы? – спросил я, наклоняясь к Биче.
– Едва ли. – Биче всматривалась. – У меня нет чувства приближения к той самой
«Бегущей по волнам», о которой мне рассказывал отец, что ее выстроили на дне моря,
пользуясь рыбой пилой и рыбой-молотком, два поплевывающих на руки молодца-гиганта:
«Замысел» и «Секрет».
– Это пройдет, – заметил Ботвель. – Надо только приехать и осмотреться. Ступить на
палубу ногой, топнуть. Вот и все.
– Она как бы больна, – сказала Биче. – Недуг формальностей.. и довольно жалкое