Page 168 - Белый пароход

— Тьфу ты! — плюнул вслед хозяин и добавил в сердцах: — Беги, беги, дурак, а то
опоздаешь!
Едигею с утра предстояло выходить на работу. Потому и пришлось смириться с бунтом
Каранара. Знал бы, чем все это кончится, да разве отпустил бы его — ни за что, пусть хоть
лопнул бы. Но кто бы без него смог управляться дома с взбесившимся атаном? Пусть проваливает
куда подальше. Понадеялся Едигей, что верблюд проветрится на воле, поостынет в нем горячая
кровь, поуспокоится…
На другой день уже стали поступать вести, как сводки с фронта, о боевых действиях
Буранного Каранара. Картина складывалась малоутешительная. Стоило остановиться поезду на
Боранлы-Буранном, как машинист, или кочегар, или кондуктор наперебой рассказывали о
бесчинствах и погромах Каранара, устраиваемых им в пристанционных и приразъездных
верблюжьих гуртах. Передали, что на разъезде Малакумдычап Каранар забил до издыхания двух
атанов и погнал перед собой в степь четырех маток, хозяевам с трудом удалось отбить их у
Каранара. Люди из ружей стреляли в воздух. В другом месте Каранар согнал с верблюдицы
ехавшего верхом хозяина. Хозяин, олух небесный, ждал часа два, думал, что, позабавившись,
атан с миром отпустит его верблюдицу, которая, кстати, вовсе не собиралась сама избавляться от
этого нахала. Но когда человек стал приближаться к верблюдице, чтобы уехать на ней домой,
Каранар кинулся на него зверь зверем и погнал его — и затоптал бы, если бы тот не успел
спрыгнуть в глубокую промоину и затаиться там, как мышь, ни живой ни мертвый. Потом он
пришел в себя и, выбравшись по оврагу подальше от места встречи с Буранным Каранаром,
поспешил домой счастливый, что жив остался.
Поступали по устному телефону сарозекскому и другие подобные вести о свирепых
похождениях Каранара, но самое тревожное и грозное сообщение прибыло в письменном виде с
разъезда Ак-Мойнак. Вон куда подался, чсртяка,Ак-Мойнак, за станцией Кумбель! Оттуда
прислал свое посла-ние некий Коспан. Вот что писалось в этой достопримечательной записке:
«Салем, уважаемый Едигей-ага! Хотя ты и известный человек в сарозеках, но придется тебе
выслушать неприятные вещи. Я-то думал, ты мужик покрепче. Чего ты распустил своего громилу
Каранара? От тебя такого мы не ожидали. Он тут страх навел на нас великий. Покалечил наших
атанов, а сам отбил трех лучших маток, к тому же прибыл он сюда не один — пригнал какую-то
верблюдицу оседланную, видно, согнал по пути хозяина, а не то зачем этой верблюдице
пришлой быть под седлом. Так вот, отбил он этих маток, угнал их в степь и никого близко не
подпускает — ни человека, ни скотину. Куда это годится? Один молодой атанча наш уже издох,
ребра у него оказались переломаны. Я хотел выстрелами в воздух отпугнуть Каранара, забрать
наших маток. Куда там! Ничего не боится. Готов загрызть, изжевать заживо кого угодно! Только
бы не мешали ему заниматься его делом. Он не жрет, не пьет, кроет этих маток подряд, только
земля ходуном ходит. Тошно смотреть, как он это зверски делает. И орет при этом на всю степь,
словно конец света наступает. Сил нет слушать! И, сдается мне, он мог бы заниматься этим делом
сто лет без продыху. Я такого изверга сроду не видывал. В нашем поселке все встревожены.
Женщины и дети боятся далеко уходить от домов. А потому я требую, чтобы ты прибыл
незамедлительно и забрал своего Каранара. Даю срок. Если через день не появишься и не
избавишь нас от этого наваждения, то не серчай, дорогой ага. Ружье у меня крупнокалиберное.
Такими пульками медведя валят. Прострелю ему ненавистную башку при свидетелях, и делу
конец. А шкуру пришлю попутным товарняком. Не посмотрю, что Буранный Каранар. А на слово я
крепкий человек. Приезжай, пока не поздно.
Твой ак-мойнакский ини[23] Коспан».