Page 171 - Белый пароход

то должно ей подсказывать сердце. А в другом домике — Зарипа со своими ребятами. Она-то
наверняка не спит. Тяжело ей, что и говорить. А впереди еще сколько предстоит горя мыкать —
ребятишки-то пока не знают об отце. А куда денешься, правду не обойдешь стороной…
Музыка мгновенно переносила его мысль из прошлого в настоящее и снова в прошлое. К тому,
что ожидалось завтра. Странное желание возникло при этом — заслонить, загородить от
опасности все, что дорого ему, весь мир, который представился ему, чтобы никому и ничему не
было плохо. И это смутное ощущение некой вины своей перед всеми, кто был связан с его
жизнью, вызывало в нем тайную печаль…
— Уа, Едигей, — окликнул его Эрлепес, задумчиво улыбаясь, доигрывая, мелко перебирая
затихающие струны. — Ты никак устал с дороги, надо тебе отдохнуть, а я тут на домбре бренчу.
— Да нет, что ты, Эрлеке, — искренне смутился Едигей, прикладывая руки к груди. —
Наоборот, давно мне не было так хорошо, как сейчас. Если сам не устал, продолжай, сделай
такое добро. Играй.
— А что бы ты хотел?
— Это тебе лучше знать, Эрлеке. Мастер сам знает, что ему сподручней. Конечно, старинные
вещи — они как бы роднее. Не знаю отчего, за душу берут, думы навевают.
Эрлепес понимающе кивнул.
— Вот и Коспан у нас такой, — усмехнулся он, глядя на непривычно притихшего Коспана. —
Как слушает домбру, вроде тает, другим человеком становится. Так, что ли, Коспан? Но сегодня у
нас гость. Ты уж не забывай. Плесни нам понемногу.
— Это я мигом, — оживился Коспан и подлил на дно стаканов по новой.
Они выпили, закусили. Переждав, Эрлепес снова взял в руки домбру, снова проверил, ударяя
по струнам, так ли настроен инструмент.
— Коли тебе по душе старинные вещи, — сказал он, обращаясь к Едигею,напомню я тебе одну
историю, Едике. Многие старики ее знают, да и ты знаешь. Кстати, у вас Казангап хорошо
рассказыва-ет, но он рассказывает, а я наиграю и спою — целый театр устрою. В твою честь,
Едике. «Обращение Раймалы-аги к брату Абдильхану».
Гудела домбра, ей вторил голос поющего Эрлепеса, густой и низкий, очень подходящий для
рассказа о трагической судьбе знаменитого жырау [25] Раймалы-аги. Раймалы-аге было уже за
шестьде-сят, когда он влюбился в молодую девушку, в девятнадцатилетнюю бродячую певицу
Бегимай, она зажглась как звезда на его пути. Вернее, это она влюбилась в него. Но Бегимай
была свободна, своенравна и могла распорядиться собой так, как ей хотелось. Молва же осудила
Раймалы-агу. И с тех пор эта история любви имеет своих сторонников и противников. Нет
равнодушных. Одни не приемлют, отвергают поступок Раймалы-аги и требуют, чтобы имя его
было забыто, другие сочувствуют, сопереживают, передают эту горькую печаль влюбленного из
уст в уста, из рода в род. Так и живет сказание о Раймалы-аге. Во все времена есть у Раймалы-
аги свои хулители и свои защитники.
Припомнилось Едигею в тот вечер, как поносил и злобствовал кречетоглазый, обнаруживший
среди бумаг Абуталипа Куттыбаева запись обращения Раймалы-аги к брату Абдильхану.
Абуталип же, напротив, был очень высокого мнения об этой, как он называл ее, поэме о степном
Гете; оказывает-ся, у немцев тоже был великий и мудрый старик, который влюбился в
молоденькую девушку. Абута-лип записал песню о Раймалы-аге со слов Казангапа в надежде,
чтобы прочли ее сыновья, когда станут взрослыми людьми. Абуталип говорил, что бывают
отдельные случаи, отдельные судьбы людей, которые становятся достоянием многих, ибо цена
того урока настолько высока, так много вмещает в себя та история, что то, что было пережито
одним человеком, как бы распространяется на всех живших в то время и даже на тех, кто придет
следом, много позже…