Page 169 - Белый пароход

Вот такие дела закрутились. Письмецо хотя и чудаком писанное, но предупреждение в нем
вполне серьезное. Посоветовались они с Казангапом и решили, что Едигею придется немедленно
отправляться на разъезд Ак-Мойнак.
Сказать просто, сделать не так легко. Надо было добраться до Ак-Мойнака, изловить
Каранара в степи да вернуться назад по таким холодам, и вьюга могла подняться в любой
момент. Проще всего было одеться потеплее, сесть на проезжавший товарняк, а оттуда верхом.
Но кто знает, как далеко ушел в степь Каранар со своим гаремом. Судя по тону письма,
акмойнакцы могли быть так раздражены, что не дадут верблюда, придется в чужой стороне
пешком гоняться по сугробам за Каранаром.
Утром Едигей двинулся в путь. Укубала наготовила ему еды на дорогу. Оделся он плотно.
Поверх стеганых ватных штанов и телогрейки надел овчинную шубу, на ноги валенки, на голову
лисий малахай-трилистник — такой, что ни с боков, ни сзади ветер не задувает, вся голова и шея
в меху, — на руки теплые овчинные рукавицы. А когда оседлывал он верблюдицу, на которой
собрался ехать в Ак-Мойнак, прибежали Абуталиповы ребята, оба. Даул принес ему вязанный
вручную шерстяной шарф.
— Дядя Едигей, мама сказала, чтобы у тебя шея не простыла, — сказал он при этом.
— Шея? Скажи, горло.
Едигей принялся от радости тискать ребят, целовать их, так растрогался, что и слов других не
находил. Возликовал в душе, как ребенок, — это был первый знак внимания с ее стороны.
— Скажите маме, — сказал он детям при отъезде, — что скоро я вернусь, бог даст, завтра же
прибуду. Ни минуты не стану задерживаться. И мы все соберемся и будем вместе пить чай.
Как хотелось Буранному Едигею поскорее добраться до злополучного Ак-Мойнака и
обернуться назад, чтобы увидеть Зарипу, глянуть в ее глаза и убедиться, что не случайным
намеком был этот шерстяной шарфик, который он бережно сложил и упрятал во внутренний
карман пиджака. Когда уже выехал и потом, когда изрядно удалился от дома, едва удержался,
чтобы не повернуть назад, бог с ним, с этим взбесившимся Каранаром, пусть пристрелит его на
здоровье некий Коспан и пришлет его шкуру, в конце концов сколько можно нянчиться с
диконравным верблюдом, пусть покарает его судьба. Пусть! Поделом! Да, были такие горячие
порывы! Но постыдился. Понял, что дурак дураком будет, что опозорится в глазах людей, и
прежде всего в глазах Укубалы, да и самой Зарипы. И остыл. Убедил себя, что только один у него
способ утолить нетерпение — поскорее добраться и поскорее вернуться.
Прибыл Едигей на Ак-Мойнак уже почти к вечеру. Притомилась по пути верблюдица. Путь был
далекий, да еще в зимнее время. Коспан и его семья оказались чудными людьми. Старуха мать,
жена, мальчик лет пяти (старшая девочка училась, оказывается, в кумбельском интернате) и сам
Коспан были заняты только тем, чтобы угодить гостю. В доме было жарко натоплено, по-особому
оживленно. На кухне уваривалось мясо зимнего забоя. Тем временем пили чай. Старуха мать
сама наливала пиалы Буранному Едигею и все расспрашивала про семью, про детей, про житье-
бытье, про погоду, да откуда, мол, родом-племенем, да сама в свою очередь рассказывала, когда
и как прибились они на разъезд Ак-Мойнак. Едигей охотно отзывался на разговоры, хвалил
желтое топленое масло, которое поддевал ломтиками горячих лепешек и отправлял в рот.
Коровье масло в сарозеках редкость. Овечье, козье, верблюжье масло тоже неплохое дело, но
коровье все же вкуснее. А им прислали коровьего масла их родственники с Урала. Едигей,
уплетая лепешки с этим маслом, уверял, что чувствует даже запах луговых трав, чем очень
покорил старуху, и она принялась рассказывать о родине своей — о яицких [24] землях, о
тамошних травах, лесах и реках…
Тем временем пришел начальник разъезда — Эрлепес, приглашенный Коспаном по случаю
приезда Буранного Едигея.