Page 176 - Белый пароход

и что намерен делать. Глаза его казались незрячими. Они ничего не выражали, затаили в себе
нечеловеческое усилие, которое он прилагал, чтобы оставаться сдержанным. Укубала уже
несколько раз в ожидании мужа ставила самовар. Самовар кипел, в нем полно было тлеющего
древесного угля.
— Чай горячий, — сказала жена. — С огня.
Едигей молча глянул на нее и продолжал хлебать кипяток. Он не чувствовал кипятка. Оба
напряженно ждали разговора.
— Зарипа уехала отсюда с детьми, — промолвила наконец Укубала.
— Знаю, — не поднимая головы от чая, коротко буркнул Едигей. И, помолчав, спросил, все
так же не поднимая головы от чая: — Куда уехала?
— Этого она нам не сказала, — ответила Укубала.
На том они замолчали. Обжигаясь крутым чаем и невзирая на это, Едигей занят был лишь
одним: только бы не взорваться, только бы не разнести тут все вдребезги, не напугать детей,
только бы не натворить беды…
Кончив пить чай, он снова стал собираться на улицу. Снова надел валенки, шубу, шапку.
— Ты куда? — спросила жена.
— Скотину посмотреть, — бросил он в дверях.
Короткий зимний день успел тем временем кончиться. Быстро, почти зримо сгущался, темнел
воздух вокруг. И мороз заметно покрепчал, поземка зашевелилась, вскидываясь, змеясь
бегущими гривами. Едигей хмуро прошагал в загон. И, войдя, раздраженно зыркнул глазами,
прикрикнул на рвавшегося с цепи Каранара:
— Ты все орешь! Тебе все неймется! Ну так ты у меня, сволочь, дождешься! С тобой у меня
разговор короткий теперь! Теперь мне все нипочем!
Едигей зло толкнул Каранара в бок, заматерился злым матом, расседлал, отшвырнул прочь
седло со спины верблюда и расцепил на его ноге цепь, на которой тот был прикован. Затем он
взял его за повод, в другой руке зажал бич, намотанный на кнутовище, и пошел в степь, ведя на
поводу нудно покрикиваю-щего, воющего с тоски атана. Несколько раз хозяин оглядывался,
угрожающе замахивался, одергивал Буранного Каранара, чтобы тот прекратил свой стон и вопль,
но, поскольку это не возымело действия, плюнул и, не обращая внимания, шел угрюмо и
терпеливо снося верблюжий ор, шел упрямо по глубокому снегу, по поземке, по сумеречному
полю, темнеющему, теряющему постепенно очертания. Он тяжело дышал, но шел не
останавливаясь, Долго шел, мрачно опустив голову. Отойдя от разъезда далеко за пригорок, он
остановил Каранара и учинил над ним жестокую расправу. Сбросив на снег шубу, Едигей быстро
привязал повод недоуздка к поясу на ватнике, чтобы верблюд не вырвался и не убежал и чтобы
иметь руки свободными, и, ухватившись обеими руками за кнутовище, принялся стегать бичом
атана, вымещая на нем всю свою беду. Яростно, беспощадно хлестал он Буранного Каранара,
нанося удар за ударом, хрипя, изрыгая ругательства и проклятия:
— На тебе! На! Подлая скотина! Это все из-за тебя! Из-за тебя! Это ты во всем виноват! И
теперь я тебя отпущу, беги куда глаза глядят, но прежде я тебя изувечу! На тебе! На!
Ненасытная тварь! Тебе все мало! Тебе надо бегать по сторонам. А она уехала тем часом с
детьми! И никому из вас нет дела, каково мне! Как мне теперь жить на свете? Как мне жить без
нее? Если вам все равно, то и мне все равно. Так получай, получай, собака!
Каранар кричал, рвался, метался под ударами бича и, обезумев от страха и боли, сбил
хозяина с ног и побежал прочь, волоча его по снегу. Он волок хозяина с дикой, чудовищной
силой, волок как бревно, лишь бы избавиться от него, лишь бы освободиться, убежать туда,
откуда его насильно вернули.