Page 181 - Белый пароход

Встретили его с почетом большим, в самую лучшую юрту белокупольную пригласили. Сидел
он там в кругу знатных лиц, кумыс попивал, разговоры вел приличествующие да благожелания
высказывал.
А в ауле пир шел горой, доносились отовсюду песни, смех, голоса молодых, игры и забавы.
Слышно было, как готовились к скачкам в честь молодоженов, как хлопотали повара у костров,
как гомонили на воле табуны, как беспечно резвились собаки, как ветер шел со степи, донося
запахи трав цветущих… Но более всего и ревностно улавливал слух Раймалы-аги музыку и пение
в соседних юртах, смех девичий то и дело взрывался вокруг, заставляя его настораживаться…
Томилась, изнывала душа старого певца. Виду не подавал собеседникам, но мысленно
Раймалы-ага витал в прошлом, ушел в те дни, когда сам был молодым и красивым, когда мчался
по дорогам на молодом и ретивом скакуне Сарале, когда травы, сминаясь под копытами, плакали
и смеялись, когда солнце, заслышав песню его, катило навстречу, когда ветер не вмещался в
грудь, когда от звуков его домбры загоралась кровь в сердцах людей, когда каждое слово его
срывали на лету, когда умел он страдать, умел любить, и казниться, и слезы лить, прощаясь со
стремени… К чему и зачем все то было? Чтобы затем жалеть и угасать на старости, как тлеющий
огонь под пеплом серым?
Печалился Раймалы-ага, все больше помалкивал, погруженный в себя. И вдруг услышал он
приближающиеся к юрте шаги, голоса и звон монист, и знакомое шуршание платьев уловило его
ухо. Кто-то снаружи высоко приподнял сшитый полог над дверью юрты, и на пороге появилась
девушка с домброй, прижатой к груди, открытолицая, со взглядом озорным и гордым, с бровями,
как тетива тугими, что выдавало в ней весьма решительный характер, и вся она, та черноокая,
была ладна собой, словно бы сотворена умелыми руками, — и ростом, и обличьем, и одеянием
девичьим. Она стояла в дверях с поклоном, в сопровождении подруг и нескольких джигитов,
прощения прося у знатных лиц. Но никто не успел и рта открыть, как девушка уверенно ударила
по струнам и, обращаясь к Раймалы-аге, запела приветственную песню:
«Как караванщик, издали идущий к роднику, чтоб жажду утолить, к тебе пришла я, певец
прославленный Раймалы-ага, сказать слова привета. Не осуди, что вторглись мы сюда толпою
шумной, — на то здесь пир, на то веселье воцаряется на свадьбах. Не удивляйся смелости моей,
Раймалы-ага, — отважилась к тебе явиться с песней, с таким же трепетом и тайным страхом, как
если бы сама в любви признаться я хотела. Прости, Раймалы-ага, я смелостью заряжена, как
порохом ружье заветное. Хотя живу я вольно на пирах и свадьбах, но к встрече этой готовилась
всю жизнь, как та пчела, что мед по каплям собирает. Готовилась, как тот цветок в бутоне,
которому раскрыться суждено в урочный час. И этот час настал…»
«Позволь, но кто же ты, пришелица прекрасная?» — хотел было узнать Раймалы-ага, но не
посмел прервать чужую песню на полуслове. Однако весь подался к ней в удивлении и восторге.
Душа смутилась в нем, горячей кровью возбудилась плоть, и если бы в тот час особым зрением
обладать сумели люди, увидели б они, как встрепенулся он, как крыльями взмахнул, подобно
беркуту на взлете. Глаза в нем ожили и засияли, насторожился сам, как клик желанный
заслышав в небесах. И поднял голову Раймалы-ага, забыв о годах…
А девушка-певица продолжала:
«Послушай же историю мою, жырау великий, коль скоро я решилась на этот шаг. Я с юных
лет люблю тебя, певец от бога Раймалы-ага. Я всюду следовала за тобой, Раймалы-ага, где б ты
ни пел, куда б ты ни приехал. Не осуждай. Моя мечта была акыном стать таким, каким ты был,
какой ты есть поныне, великий мастер песни Раймалы-ага. И, следуя повсюду за тобой незримой
тенью, ни слова твоего не пропустив, твои напевы повторяя как молитвы, училась я, стихи твои,
как заклинанья, затвердила. Мечтала я, просила я у бога мне ниспослать великой силы дар,
чтобы могла тебя приветствовать в один счастливый день, чтобы в любви признаться, в