Page 35 - Белый пароход

поездам и станциям, ломясь в столовые буфеты, содрогая душу пьяным ором и плачами… Что
ждало впереди каждого из них, чем было возместить не возмещаемое ничем? И лишь за одно то,
что такая беда обошла ее стороной, а ведь могла и не обойти, за то, что муж вернулся пусть и
контуженный, но не изувеченный, Укубала готова была отработать всему свету самым тяжким
трудом. И потому она не роптала, не сдавалась, не подава-ла виду, даже когда становилось не
под силу тянуть ноги, когда, казалось, всякому терпению приходил конец.
Но Едигею от этого было не легче. Следовало что-то предпринимать, как-то тверже
определиться в жизни. Не век же скитаться. И все чаще приходили в голову мысли: а что, если
сказать себе «таубакель» [6] и податься куда в город, а там как повезет? Только бы здоровье
вернулось, только бы оклематься от этой про-клятой контузии. Тогда еще можно было бы и
побороться, постоять за себя… По-всякому могло, конеч-но, обернуться и в городе, возможно, и
приспособились бы со временем и стали бы они горожанами, как многие другие, но судьбе
угодно было распорядиться иначе. Да, то пришла судьба, а как по-другому назовешь тот случай…
В те дни, когда они мыкались на станции Кумбель, подрядившись на буртовку вагона угля, на
деповском угольном задворье появился однажды какой-то верховой казах на верблюде,
прибывший, должно быть, из степи по своим делам. Так, по крайней мере, казалось с виду.
Прибывший стреножил верблюда попастись на пустыре поблизости, а сам, озабоченно
оглядываясь, пошел с порожним мешком под мышкой.
— Эй, браток, — обратился он к Едигею, проходя мимо, — будь добр, присмотри, чтобы
детвора не озоровала. Привычка у них дурная — дразнят, бьют скотину. А то и распутать могут
для потехи. А я сейчас, ненадолго отлучусь.
— Иди, иди, присмотрю, — пообещал Едигей, орудуя грабаркой и обтираясь черной,
потяжелев-шей от пота тряпкой.
Пот лил с лица беспрерывно. Едигей так и так топтался возле угольной кучи, нагружая тачку,
что стоило приглядеть между делом, чтобы станционные сорванцы не докучали верблюду. Как-то
он уже видел их проделки — до того довели животное, что оно тоже стало злобно орать в ответ,
плеваться да гоняться за ними. А им удовольствие только от этого, и, как первобытные охотники,
с диким криком окружившие зверя, они били его камнями и палками. Досталось бедному
верблюду, пока не появился хозяин…
И в этот раз, как назло, откуда ни возьмись шумная ватага оборванцев примчалась гонять в
футбол. И стали они этот футбол пинать со всей силы по верблюду стреноженному. Верблюд от
них, а они мячом по бокам бухают кто сильней да кто ловчей. Кто попадет — ликует, точно гол
забил…
— Эй, вы, а ну прочь отсюда, не приставайте! — помахал им грабаркой Едигей. — А то я вам
сейчас!
Ребята отхлынули, посчитали, что хозяин, наверно, или слишком устрашающим был вид
угольного грузчика, а вдруг он к тому же пьяный, тогда несдобровать, и побежали дальше, пиная
мяч. Невдомек им было, что они могли безнаказанно изводить верблюда сколько душе угодно,
Едигей только для виду пригрозил грабаркой, на самом деле в том состоянии, в котором он тогда
находился, ему нико-гда бы за ними не угнаться. Каждая лопата угля, брошенная в тачку, стоила
ему больших усилий. Никогда не думал, что так скверно, так унизительно быть маломощным,
больным, никудышным. Голова все время кружилась И пот замучил. Истекал, изнемогал Едигей,
и от пыли угольной тяжело дышалось, и грудь давила черная жесткая мокрота. Укубала то и дело
порывалась принять на себя большую часть работы, чтобы он отдохнул немного, посидел в
стороне, а тем временем сама нагру-жала тачку и катила ее на верх бурта Не мог, однако, Едигей
спокойно видеть, как она изводилась, снова вставал, пошатываясь, брался за дело…