Page 115 - И дольше века длится день

оно не исчезнет вдруг, что оно ниспослано Небом как знак, и тогда его охватывала радость,
ощущение могучей окрыленности, веры в свою прозорливость, в безошибочность
предпринятого им похода на завоевание Запада, и он еще больше утверждался в намерении
мечом и огнем создать вожделенную мировую империю. С чем и шел. То и было извечной
страстью ненасытного владычества. Чем больше имел, тем больше хотелось…
И вот потекли дни похода.
А белое облако в вышине, никуда не отклоняясь, плавно плыло перед взором
Чингисхана, восседавшего на своем знаменитом иноходце Хубе. Грива белая, а хвост
черный, таким уродился. Знатоки утверждали, что такой конь появляется под особой звездой
один раз в тысячу лет. То был поистине непревзойденный ходок, не скакун, а неутомимый
ходок. Хуба шел иноходью, в постоянно напряженном темпе, как зарядивший ливень,
проливаясь на землю горячим дыханием. Не будь удил, такой конь готов иссякнуть в
горячем усердии, иссякнуть до капли, как пролившийся дождь. В старину один певец сказал:
на таком коне человеку верится, что он бессмертен…
Доволен, счастлив был Чингисхан. Ощущая в себе небывалый прилив сил, он жаждал
действовать, мчаться к цели, точно сам был неутомимым иноходцем, точно сам стелился в
размеренном неиссякаемом беге, точно слился, как сливаются реки, телом и духом с
бушующим круговоротом крови бегущего коня.
Да, седок и конь были под стать друг другу, — сила с силой перекликались. И оттого
посадка седока походила на соколиную позу. Ступни плотно сидящего в седле коренастого,
бронзолицего всадника упирались в стремена вызывающе горделиво и уверенно. Он сидел на
коне, как на троне, прямо, с высоко поднятой головой, с печатью каменного спокойствия на
скуластом узкоглазом лице. От него исходила сила и воля великого владыки, ведущего
несметное войско к славе и победам…
И особой причиной вдохновенного состояния Чингисхана было белое облако над его
головой как символ, как венец великой предназначенности. И все в этом смысле
соотносилось одно с другим. Облако… Небо… Впереди же по ходу движения развевалось в
руках знаменосца походное знамя, которое было всегда там, где находился Чингисхан. Их
было трое при знамени, трое знаменосцев, внушительных и гордых доверенным им
исключительно почетным делом. Все трое как на подбор — на одинаковых вороных конях. В
середине — держащий древко, а по сторонам с пиками наперевес — его сопровождающие.
Осеняя путь хагана, шитое шелком и золотом черное полотнище трепетало на ветру, и
вышитый на нем дракон, исторгавший яркое пламя из пасти, казался живым. Дракон был в
летучем прыжке, и глаза его, всевидящие во гневе, выпученные, как у верблюда, метались
вместе с полотнищем по сторонам, точно и в самом деле живые…
Был уже вечер одного из вечеров в череде тех дней. Предсумеречная степь
простиралась в пологих лучах заходящего солнца так далеко, как только можно было
представить себе обширность зримого мира. И в том озаренном пространстве, окрашенном
рдеющем солнцем, уже наполовину ушедшим за горизонт, двигались на закате колонны
войск, тысячи конников, каждое войско в своих пределах, и все уходили в сторону
заходящего солнца, напоминая издали течение черных рек, затуманенных мглой.
С раннего утра неутомимый хаган с седла руководил походом. К нему с разных сторон
скакали нойоны с донесениями и, получив указания на ходу, возвращались от него галопом
на свои места в движущемся войске. Надо было поспешать, чтобы до предзимних дождей и
распутицы достигнуть главного препятствия в походе — берегов великой реки Итиль — с
тем, чтобы, дождавшись холодов, переправиться по ледяной тверди и двинуться дальше к
заветной цели, к покорению Запада:
Натруженные спины коней отдыхали от седел и всадников лишь по ночам, когда
войско останавливалось на ночлег.
Но рано утром на привалах снова гремели добулбасы — огромные барабаны из
воловьих кож, понуждая армию к возобновлению похода. Всколыхнуть ото сна десятки
тысяч людей не так просто. И побудчики усердствовали — несмолкаемый грохот добулбасов