Page 118 - И дольше века длится день

жилища, утратило свою реальность. Реальны были только они вдвоем, только то, что их
объединяло в порыве, и крохотное существо в колыбели, которое явилось на свет три дня
тому назад.
Эрдене первым разомкнул уста:
— Ну, как ты? Как чувствуешь себя? — спросил он, едва сдерживая учащенное
дыхание. — Я так беспокоился.
— Теперь уже все позади, — отвечала женщина, улыбаясь в полутьме. — Не об этом
думай. О нем спроси, о нашем сыночке. Он такой крепенький оказался. Так сильно сосет
мою грудь. Он очень похож на тебя. И Алтун говорит, что очень похож.
— Покажи мне его, Догуланг. Дай взглянуть!
Догуланг отстранилась и прежде, чем приоткрыть одеяло над колыбелью,
прислушалась, невольно настораживаясь, к звукам снаружи. Все было тихо вокруг.
Сотник долго смотрел, силясь угадать свои черты в ничего не выражающем пока
личике спящего младенца. Вглядываясь в новорожденного, затаив дыхание, он, может быть,
впервые постигал божественную суть появления на свет потомства как замысел вечности.
Потому, наверное, и сказал, взвешивая каждое слово:
— Вот теперь я всегда буду с тобой, Догуланг, всегда с тобой, даже если что со мной и
случится. Потому что у тебя мой сын.
— Ты — со мной? Если бы! — горестно усмехнулась женщина. — Ты хочешь сказать,
что малыш — твое второе воплощение, как у Будды. Я об этом подумала, кормя его грудью.
Я держала его на руках, ребенка, которого не было еще три дня назад, и говорила себе, что
это ты в новом своем воплощении. И ты об этом подумал сейчас?
— Подумал. Только не совсем так. С Буддой не могу себя сравнивать.
— Можешь не сравнивать. Ты не Будда, ты мой дракон. Я тебя с драконом
сравниваю, — ласково прошептала Догуланг. — Я вышиваю на знаменах драконов. Никто не
знает — это все ты. На всех знаменах моих — это ты. Бывает, и во сне его вижу, во сне
вышиваю дракона, он оживает, и, ты только не смейся, я обнимаю его во сне, и мы
соединяемся, и мы летим, дракон меня уносит, и я с ним улетаю, и в самое сладкое
мгновение оказывается — это ты. Ты со мной во сне — то дракон, то человек. И,
просыпаясь, я не знаю, чему верить. Я ведь тебе, Эрдене, и прежде говорила — ты мой
огненный дракон. И я не шутила. Так оно и было. Это я тебя, твое воплощение в драконе,
вышиваю на знаменах. И теперь, выходит, я родила от дракона.
— Пусть будет так, как тебе любо. Но, ты послушай, Догуланг, что я тебе хочу
сказать. — Сотник помолчал и молвил затем: — Вот теперь, когда у нас родился ребенок,
надо думать, как нам быть. И об этом мы сейчас поговорим. Но раньше я хочу сказать, чтобы
ты знала, да ты и так знаешь, но все равно скажу: я всегда тосковал и всегда тоскую по тебе.
И самое страшное, чего я боюсь, — не голову потерять в бою, а тоску свою потерять,
лишиться ее. Я все время думал, уходя с войсками то в одну, то в другую сторону, как
отделить от себя свою тоску, чтобы она не погибла вместе со мной, а осталась бы при тебе. И
я ничего не мог придумать, но мне мечталось, чтобы тоска моя превратилась или в птицу,
или, может быть, в зверя, во что-то такое живое, чтобы я мог передать тебе это в руки и
сказать — вот возьми, это моя тоска, и пусть она будет всегда с тобой. И тогда мне не
страшно погибнуть. И теперь я понимаю — мой сын родился от моей тоски по тебе. И теперь
он всегда будет с тобой.
— Но мы еще не дали ему имени. Ты придумал ему имя? — спросила женщина.
— Да, — ответил сотник. — Если ты согласишься, назовем его хорошим именем —
Кунан!
— Кунан!
— Да.
— А что, очень хорошо. Кунан! Молодой скакун.
— Да. Конь-трехлетка. В самом восходе сил. И грива, как буря, и копыта, как свинец.
Догуланг склонилась над младенцем: