Page 116 - И дольше века длится день
P. 116
разносился окрест тяжким рокотом по всем лагерям и стоянкам.
К тому часу хаган уже бодрствовал. Он просыпался едва ли не первым и, прохаживаясь
возле дворцовой юрты светлыми еще осенними утрами, сосредоточивался в себе, обдумывал
мысли, набежавшие за ночь, отдавал указания и между делом внимательно вслушивался в
гул барабанов, поднимающих войско в седла и на колеса. Начинался очередной день,
умножались голоса, движения, звуки, заново начинался прерванный на ночь поход.
И гремели барабаны. Их утренний гул был не только сигналом к подъему, но заключал
в себе и нечто большее. Так понукал Чингисхан каждого, кто шел вместе с ним в великом
походе, — то было напоминанием взыскующего и непреклонного повелителя, врывающегося
грохотом барабанов, точно в закрытые двери, в сознание просыпающихся, опережая тем
самым какие бы то ни было иные мысли, нежели те, что исходили от него, навязывались им,
его волей, ибо во сне люди не подвластны ни чужой, ни собственной воле, ибо сон —
дурная, зряшная, опасная свобода, прерывать которую необходимо с первых мгновений
возврата ото сна, вторгаться решительно и грубо, чтобы вернуть их, очнувшихся, снова в явь
— к служению, к беспрекословному подчинению, к действиям.
Похожий на бычий рык тяжкий гул барабанов всякий раз вызывал в Чингисхане
холодок, связанный с давним воспоминанием: в отрочестве, когда поблизости от него
ярились два сцепившихся быка, дико мыча, вскидывая копытами щебень и пыль, он,
завороженный их ревом, сам не помнит, как схватил боевой лук и пронзил стрелой
задремавшего единокровного братца Бектера, поссорившегося с ним из-за рыбки,
выловленной в реке. Бектер дико вскричал, вскочил и снова повалился наземь, обливаясь
кровью, а он, Темучин, да, тогда он был всего лишь Темучином, сиротой рано умершего
Есугей-батуры, в испуге побежал на гору, взвалив на плечи добулбас, лежавший возле юрты.
Там, на горе, он стал бить в барабан, долго и монотонно, а мать его, Аголен, кричала и выла
внизу, рвала на себе волосы, проклиная братоубийцу. Потом сбежались другие люди, и все
что-то кричали ему, размахивая руками, но он ничего не слышал, упорно колотя в барабан. И
никто к нему не подступился почему-то. Он просидел на горе до рассвета, колотя в
добулбас…
Мощный гул сотен добулбасов теперь был его боевым кличем, его яростным рыком,
его неустрашимостью и свирепостью, его сигналом ко всем, идущим с ним в походе, —
внимать, подниматься, действовать, двигаться к цели, к покорению мира. И они пойдут за
ним до предела — есть же где-то предел горизонту, и все, что существует на земле, — все
люди и твари, обладающие слухом, будут внимать его боевым барабанам, внутренне
содрогаясь. И даже тучка белая, с недавних пор неразлучная свидетельница его скрытых дум,
не уклоняясь, плавно кружит над головой под утренний бой барабанов. Порывистый ветерок
шелестит имперским знаменем с расшитым, похожим на живого, огнедышащим драконом.
Вот дракон бежит на ветру по полотнищу, изрыгая яркое пламя из пасти…
Хорошие утра выдавались в эти дни.
И по ночам, на сон грядущий, выходил Чингисхан глянуть на округу. Всюду в
пустынных просторах горели костры, полыхая вблизи и мерцая вдали. По боевым лагерям и
обозным таборам, на стоянках погонщиков табунов и стад стелились белесые дымы, люди в
тот час, употевая, глотали похлебку и наедались вдосталь мяса. Запах мясной варенины,
извлекаемой огромными кусками из котлов, привлекал голодное степное зверье. То там, то
тут поблескивали во тьме лихорадочные глаза и доносилось до слуха заунывное подвывание
несчастных тварей.
Армия между тем быстро впадала в мертвецкий сон. Лишь оклики ночных дозоров,
объезжавших войско на привале, свидетельствовали, что и ночью жизнь шла по строго
заведенному порядку. Так и полагалось быть тому — всему свое предназначение,
обращенное в конечном счете к единой и высшей цели — неукоснительному и
безраздельному служению мирозахватнической идее Чингисхана. В такие минуты, пьянея
душой, он постигал собственную суть — суть сверхчеловека — неистребимую, одержимую
жажду власти, тем большую, чем большей властью он владел, и отсюда вытекал с