Page 12 - И дольше века длится день

дочери Едигея жили совсем в другой стороне — под Кзыл-Ордой. Старшая в рисоводческом
совхозе, муж ее тракторист. Младшая жила вначале на станции под Казалинском, потом
переехала с семьей поближе к сестре, в тот же совхоз, муж ее работал шофером. И хотя
Казангап не приходился им родным человеком, на похороны которого полагается
непременно прибыть, Едигей считал, что Казангап был для них дороже, чем любой другой
родственник. Дочери народились при нем в Боранлы-Буранном. Здесь выросли, учились в
школе, в станционном интернате в Кумбеле, куда отвозили их поочередно то сам Едигей, то
Казангап. Вспомнил девчушек. Вспомнил, как на каникулы или с каникул возили их верхом
на верблюде. Младшая впереди, отец посередине, старшая сзади — и поехали все втроем.
Часа три, а зимой так и дольше, рысцой размашистой бежал Каранар от Боранлы-Буранного
до Кумбеля. А когда Едигею некогда было, отвозил их Казангап. Он был им как отец. Едигей
решил, что утром надо дать им телеграмму, а там как сумеют… Но пусть знают, что нет
больше старика Казангапа…
Потом он шел и думал о том, что утром перво-наперво надо пригнать с выпаса своего
Каранара, очень он нужен будет. Умереть не просто, а похоронить человека честь по чести в
этом мире тоже нелегко… Обнаруживается всегда, что того нет, этого нет, что все нужно
добывать в спешном порядке, начиная от савана и кончая дровами для поминок.
Именно в тот момент в воздухе что-то колыхнулось, напомнило, как бывало на фронте,
отдаленный удар мощной взрывной волны, и земля содрогнулась под ногами. И он увидел
прямо перед собой, как далеко в степи, в той стороне, где располагался, насколько ему было
известно, Сарозеккосмонав-томский космодром, что-то взлетело в небо сплошь
пламенеющим, вырастающим ввысь огненным смерчем. И оторопел — в космос
поднималась ракета. Такого он еще никогда не видывал. Он знал, как все сарозекцы, о
существовании космодрома Сары-Озек-1, то было отсюда километрах в сорока или чуть
поменьше, знал, что туда проброшена отдельная железнодорожная ветка от станции Тогрек-
Там, и рассказывали даже, что в той стороне в степи возник большой город с большими
магазинами, слышал бесконечно по радио, в разговорах, читал в газетах о космонавтах, о
космических полетах. Все это происходило где-то поблизости, во всяком случае, на концерте
самодеятельности в областном городе, где жил Сабитжан, а город этот находился куда
дальше — около полутора суток езды поездом, — детишки хором пели песенку о том, что
они самые счастливые дети на свете, потому что дяди космонавты уходят в космос с их
земли; но поскольку все, что окружало космодром, считалось закрытой зоной, Едигей, живя
не так далеко от этих мест, довольствовался тем, что слышал и узнавал стороной. И вот
впервые наблюдал воочию, как стремительно вздымалась в бушующем напряженном
пламени, озаряя округу трепещущими сполохами света, космическая ракета в темную,
звездную высь. Едигею стало не по себе — неужто в том огнище сидит человек? Один или
двое? И почему, постоянно живя здесь, он никогда раньше не видел момента взлета, ведь
сколько раз уже летели в космос, со счета собьешься. Может быть, в те разы корабли улетали
днем. При солнечном свете с такого расстояния вряд ли что различишь. А этот-то почему
рванул ночью? Значит, к спеху или так положено? А возможно, он поднимается от земли
ночью, а там сразу попадает в день? Сабитжан как-то рассказывал, словно сам там побывал,
что в космосе будто бы через каждые полчаса сменяются день и ночь. Надо порасспросить
Сабитжана. Сабитжан все знает. Очень уж хочется ему быть всезнающим, важным
человеком. Как-никак в областном городе работает. Ну не прикидывался бы. К чему? Кто ты
есть, тем и будь. «Я с тем-то был, с большим человеком, я тому-то то-то сказал». А Длинный
Эдильбай рассказывал — попал он к нему как-то раз на службу. Только и бегает, говорит,
наш Сабитжан от телефонов к дверям кабинета в приемной, только успевает: «Слушаюсь,
Альжапар Кахарманович! Есть, Альжапар Кахарманович! Сию минуту, Альжапар
Кахарманович!» А тот, говорит, сидит там в кабинете и все кнопками погоняет. Так и не
поговорили между собой толком… Вот такой он, говорит, оказался, наш землячок
боранлинский. Да бог с ним, какой уж есть… Жаль только Казангапа. Он ведь очень
переживал за сына. До самых последних дней не говорил о нем ничего худого. Переехал