Page 11 - И дольше века длится день

камень под ноги. Даже пот прошиб. Надо же, чего только не приходит человеку в голову!
Чушь какая-то! Собираясь прибить лису, вспомнил вдруг, как кто-то рассказывал, то ли кто
из тех приезжих типов, то ли фотограф, с которым о боге беседовал, то ли еще кто-то, да нет
же, Сабитжан рассказывал, будь он неладен, вечно у него разные чудеса, лишь бы ему
внимали, лишь бы поразить других. Сабитжан, сын Казангапа, рассказывал о посмертном
переселении душ.
Вот ведь выучили на свою голову болтуна никчемного. На первый взгляд — вроде
ничего малый. Все-то он знает, все-то он слышал, только толку мало от всего этою. Учили,
учили по интернатам, по институтам, а человечек получился не ахти. Похвалиться любит,
выпить, тосты говорить мастак, а дела нет. Пустышка, одним словом, оттого и жидковат
против Казангапа, хотя и дипломом козыряет. Нет, не удался, не в отца пошел сын. Но бог с
ним, что ж делать, какой есть.
Так вот, как-то рассказывал он, что в Индии верят в учение, по которому считается, что
если человек умирает, то душа его переселяется в какую-нибудь живую тварь, в любую,
пусть даже то муравей. И считается, что человек когда-то, еще до своего рождения, побывал
до этого птицей, или зверем каким, или насекомым. Поэтому у них грех убить животину,
пусть даже змея, кобра, встретится на пути человеку, не тронет ее, а лишь поклонится и
уступит дорогу.
Каких только чудес нет на свете. Насколько все это верно, кто его знает. Мир велик, а
человеку не все дано знать. Вот и подумалось, когда хотел пристукнуть камнем лису: а что,
если в ней отныне душа Казангапа? Что, если, переселившись в лису, пришел Казангап к
своему лучшему другу, потому что в мазанке после его смерти пусто, безлюдно, тоскливо?..
«Из ума выживаю никак! — укорял он себя. — И как может такое придуматься? Тьфу ты!
Оглупел вконец!»
И все-таки, подступая осторожно к лисице, он говорил ей, точно она могла понимать
его речь:
— Ты иди, не место тебе здесь, иди к себе в степь. Слышишь? Иди, иди. Только не туда
— там собаки. Ступай с богом, иди себе в степь.
Лисица повернулась и потрусила прочь. Раз-два оглянувшись, она исчезла во тьме.
Между тем к разъезду подходил очередной железнодорожный состав. Погромыхивая,
поезд постепенно замедлил ход, неся с собой мерцающую мглу движения — летучую пыль
над верхами вагонов. Когда он остановился, из локомотива, сдержанно гудящего холостыми
оборотами двигателей, выглянул машинист:
— Эй, Едике, Буранный, ассалам алейкум!
— Алеейкум ассалам!
Едигей задрал голову, чтобы получше разглядеть, кто бы это мог быть. На этой трассе
они все знали друг друга, свой оказался парень. С ним и передал Едигей, чтобы на Кумбеле,
на узловой станции, где жила Айзада, сообщили ей о смерти отца. Машинист охотно
согласился выполнить эту просьбу из уважения к памяти Казангапа, тем более на Кумбеле
пересмена поездных бригад, и обещал даже на обратном пути подвезти Айзаду с семьей,
если она к тому времени поспеет.
Человек был надежный. Едигей почувствовал даже облегчение. Значит, одно дело
сделано.
Поезд тронулся через несколько минут, и, прощаясь с машинистом, Едигей увидел, что
кто-то долговязый шел к нему краем полотна, вдоль набирающего ход состава. Едигей
вгляделся, то был Эдильбай.

Пока Едигей сдавал смену, пока они с Длинным Эдильбаем поговорили о случившемся,
повздыхали, повспоминали Казангапа, на Боранлы-Буранный вкатилась и разминулась здесь
еще пара поездов. И когда, освободившись от всех этих дел, Едигей пошел домой, вспомнил
по дороге наконец-то, что позабыл давеча напомнить жене, вернее посоветоваться, как же
быть, дочерям-то своим да зятьям как сообщить о кончине старика Казангапа. Две замужние