Page 121 - И дольше века длится день

— А вот возьми, подержи его на руках. Такой живой комочек. Легкий такой. Как будто
зайчика держишь.
Сотник робко принял дитя — сила и весомость его собственных рук оказались в ту
минуту излишними, неуместными, и, не зная, как ему быть, как приспособить свои ладони к
беззащитному тельцу младенца, он осторожно прижал, вернее, приблизил его к сердцу и,
подыскивая сравнение неизведанному доселе ощущению нежности, счастливо улыбаясь
тому, что открылось ему в то мгновение, растроганно сказал:
— Ты знаешь, Догуланг, это не зайчонок, это мое сердце в моих руках.
Малыш вскоре заснул. Сотнику же пора было возвращаться на свое место в войске.
Глубокой ночью, выйдя из юрты возлюбленной, сотник Эрдене взглянул на луну,
набравшую над осенними сарозеками сияющую силу свечения, и ощутил полное
одиночество. Не хотелось уходить, хотелось снова вернуться к Догуланг, к сыну.
Таинственные звенящие звуки бездонной степной ночи заворожили сотника. Нечто
непостижимое, зловещее открывалось ему в том, что, будучи вовлеченными судьбой в
деяния великого хагана, идя вместе с ним в поход на Запад, служа ему, они же подвергались
опасности — в любой момент неотвратимая его кара за рождение ребенка могла сокрушить
их. Стало быть, в том, что их связывало с Повелителем Четырех Сторон Света, было нечто
противоестественное, отныне несовместимое с их собственной жизнью,
взаимоисключающее, и вывод напрашивался один — уходить, обретать свободу, спасать
жизнь ребенка…
Вскоре он разыскал неподалеку прислужницу Алтун, которая все это время стерегла
его коня, скармливая ему зерно из походной сумы.
— Ну, что, повидал своего сыночка? — живо заговорила Алтун.
— Да, спасибо, Алтун.
— Имя дал ему?
— Имя его — Кунан!
— Хорошее имя. Кунан.
— Да. Пусть Небо услышит. А теперь, Алтун, скажу тебе то, что надо сказать сейчас,
не откладывая. Ты мне как родная сестра, Алтун. А для Догуланг с ее ребенком — ты верная
мать, посланная судьбой. Не будь тебя, не смогли бы мы быть с ней вместе в походе,
страдать бы нам в разлуке. И кто знает, быть может, мы с Догуланг никогда больше и не
увиделись бы. Потому что, кто идет с войной, тот встречает войну вдвойне… И я благодарен
тебе…
— Я-то понимаю, — проговорила Алтун. — Понимаю, что к чему. Ведь и ты, Эрдене,
пошел на такое дело неслыханное! — Алтун покрутила головой, и добавила: — Дай Бог,
чтобы все обошлось. — Я-то понимаю, — продолжала она, — в этом великом войске сегодня
ты сотник, а завтра оказался бы тысячником-нойоном, в чести на всю жизнь. И тогда бы мы с
тобой не говорили о том, о чем сейчас говорим. Ты — сотник, я раба. И тем все сказано. Но
ты выбрал другое — как душа твоя повелела. Моя-то помощь тебе — коня подержать.
Приставлена я служить твоей Догуланг, сам знаешь, помогать ей в работе. И я привязана к
ней всей душой, потому что она, так мне думается, — дочь бога красоты. Да, да! Она и собой
хороша, как же! Но я не об этом. Я о другом. В руках у Догуланг волшебная сила — клубки
нитей и кусок полотна найдутся у кого угодно, но то, что вышивает Догуланг, никому не
повторить. По себе знаю. Драконы у нее бегут по знаменам, как живые. Звезды у нее горят на
полотне, как в небе. Говорю же, она мастерица от Бога. И я буду с ней. А если надумали
уходить, то и я — с вами. Одной ей не управиться в бегах, ведь только родила.
— Об этом и речь, Алтун. Завтра, ближе к полуночи, надо быть наготове. Будем
уходить. Ты с Догуланг и ребенком в повозке, а я сбоку верхом, с запасным конем в поводу.
Уйдем в пойму Жаика. Самое главное, к рассвету подальше скрыться, чтобы с утра погоня не
напала на след. А там уйдем…
Они помолчали. И перед тем, как сесть в седло, сотник Эрдене, склонив голову,
поцеловал сухонькую ладошку прислужницы Алтун, понимая, что она послана им с