Page 123 - И дольше века длится день

Водружу сверкающий месяц в небе… Да!..
И муравей на тропе не уклонится
От железных копыт моей армии… Да!..
Переметную суму истории
С потного крупа коня моего
Благодарные потомки снимут,
Постигая цену могущества… Да!..

Случилось так, что именно в этот день, пополудни, доложили Чингисхану о том, что
одна из женщин в обозе родила — вопреки строжайшему на то его ханскому запрету. Родила
ребенка — неизвестно от кого. Сообщил об этом хептегул Арасан. Краснощекий хептегул, с
бегающими глазками, всегда все знающий и неутомимый, и на этот раз первым принес
известие. «Мой долг доложить тебе, величайший, все, как есть, поскольку на этот счет
сделано тобой предупреждение», — похрипывая — жирок душил его, — заключил свое
донесение хептегул Арасан, скача с хаганом стремя в стремя, чтобы лучше были слышны его
слова на ветру.
Чингисхан не сразу внял, не сразу ответил хептегулу. Сосредоточенный в тот миг на
мыслях о заветных скрижалях, он не сразу поддался нахлынувшей досаде и долго не хотел
признаться себе в том, что не ожидал, что подобное известие так подействует на него.
Чингисхан молчал оскорбленно, с досады прибавил ходу коню, и полы его легкой собольей
шубы разлетались по сторонам, как крылья испуганной птицы. А хептегул Арасан, поспешая
рядом, оказался в затруднительном положении, не зная, как ему быть, он то придерживал
поводья, чтобы не гневить излишне хагана своим присутствием рядом, то снова шел стремя в
стремя, чтобы быть готовым расслышать слова, коли они будут произнесены, и не понимал,
не мог взять в толк причины столь долгого молчания владыки — что стоило тому изречь
всего два слова: казнить ее, — и в тот же час там, в обозах, задавили бы и эту женщину, и ее
выродка, коли она осмелилась родить наперекор высочайшему запрету. Задушили бы
дерзкую, закатав в кошму, — другим в назидание, — и делу конец.
Вдруг хаган резко бросил через плечо, да так, что хептегул даже привстал в седле:
— Так почему, пока не разродилась это обозная сука, никто не заметил, что она
брюхата? Или видели, да помалкивали?
Хептегул Арасан подался было объяснить, как это могло произойти, слова его
оказались сбивчивы, и хаган властно осек его:
— Помолчи!
Спустя немного времени он желчно спросил:
— Коли она ничейная жена, так кто же она, эта разродившаяся в обозах, повариха,
истопница, скотница?
И был крайне удивлен, что роженицей оказалась вышивальщица знамен, поскольку
никогда прежде не приходило ему в голову, что кто-то этим занимается, кто-то кроит и
вышивает его золотые стяги, так же, как не думал он о том, что кто-то тачает ему сапоги или
сооружает очередные юрты, под куполом которых протекала его жизнь. Не думалось прежде
о таких мелочах. Да и с чего бы, разве знамена не существовали сами по себе, рядом с ним и
в его войске повсюду, возникая, как загодя разводимые костры, раньше, чем появлялся он
сам, на лагерных стоянках, в движущейся коннице, в сражениях и на пирах. Вот и сейчас —
впереди гарцевали знаменосцы, осеняя его путь. Он шел походом на Запад с тем, чтобы
установить там свои стяги, отшвырнув на истоптание чужие знамена. Так оно и будет…
Ничто и никто не посмеет встать на его пути. И любое, даже малейшее неповиновение кого-
либо из идущих с ним на покорение мира будет пресекаться не иначе как смертной карой.
Кара ради повиновения — таково неизменное орудие власти одного над многими.
Но в случае с этой вышивальщицей повинна не только она, но и еще кто-то,
безусловно, находящийся в обозах или в войске… Но кто он?..
С этого часа Чингисхан омрачился, что было заметно по его окаменевшему лицу,