Page 122 - И дольше века длится день

Догуланг самим провидением, эта маленькая женщина, плененная многие годы тому назад в
китайских краях, да так и оставшаяся до старости прислугой в обозах Чингисхана. Кто она
была ему, если подумать: случайной спутницей в коловороте чингисхановского похода на
Запад. Но, по сути, единственной и верной опорой влюбленных в роковую для них пору.
Сотник понимал: только на нее он мог положиться, на прислужницу Алтун, и больше ни на
кого на свете, ни на кого! Среди десятков тысяч вооруженных людей, шедших в великом
походе, кидавшихся с грозными кликами в бои, только она одна, старенькая обозная
прислужница, могла встать на его сторону. Только она одна, и больше никто. Так оно потом
и случилось.
Уезжая в тот поздний час на своем звездолобом Акжулдузе, минуя войска, спящие
привалом в лагерях и обозных таборах, думал сотник о том, что предстоит впереди, и молил
Бога о помощи ради новорожденного, безвиннейшего существа, ибо каждый новорожденный
— это весть от замысла Бога; по тому замыслу кто-то когда-то предстанет пред людьми, как
сам Бог, в людском обличии, и все увидят, каким должен быть человек. А Бог — это Небо,
непостижимое и необъятное. И Небу знать, кому какую судьбу определить — кому
народиться, кому жить.
Сотник Эрдене пытался оглядеть с седла звездное пространство, пытался мысленно
заклинать Небо, пытался услышать в душе ответ судьбы. Но Небо молчало. Луна одиноко
царствовала в зените, незримо проливаясь сиреневым потоком света над сарозекской степью,
объятою сном и таинством ночи…
А наутро снова загремели, зарокотали утробно добулбасы, повелевая людям вставать,
вооружаться, садиться в седла, кидать поклажу в повозки, и снова, воодушевляемая и
гонимая неукротимой властью хагана, двинулась степная армада Чингисхана на Запад.
То был семнадцатый день похода. Позади оставалась обширнейшая часть сарозекской
степи — наиболее труднопроходимая, впереди предстояли через день-другой припойменные
земли Жаика, и дальше путь лежал к великому Итилю, воды которого делили земной мир на
две половины — Восток и Запад.
И все было, как и прежде. Впереди на гарцующих вороных двигались знаменосцы. За
ними в сопровождении кезегулов и свиты — Чингисхан. Под седлом у него шел
размеренным тропом любимый иноходец Хуба с белой гривой и черным хвостом, и, тайно
радуя взор, подымая в сердце хагана и без того с трудом сдерживаемую гордыню, над
головой его, как всегда, плыла неразлучная спутница — белая тучка. Куда он — туда и она.
А по земле, заполняя пространство от края и до края, двигалась человеческая тьма на Запад
— колонны, обозы, армии Чингисхана. Гул стоял, подобно гулу бушующего вдали моря. И
все это множество, вся эта движущаяся лавина людей, коней, обозов, вооружения,
имущества, скота были воплощением его, Чингисхана, мощи и силы, все это шло от него,
источником всего этого были его замыслы. И думал он в седле в тот час все о том же, о чем
редко кто из смертных смеет думать, — о вожделенном мировом владычестве, о единой
подлунной державе на вечные времена, коей дано будет ему править и после смерти. Как?
Через его повеления, заблаговременно высеченные на скрижалях. И покуда будут стоять
скалы с надписями-повелениями, указывающими, как править миром, пребудет на свете и
его воля. Вот о чем думал хаган в тот час в пути, и захватывающая мысль о надписях на
камнях как способе достижения бессмертия уже не давала ему покоя. Он решил, что
займется этим зимой, на берегу Итиля. В ожидании переправы он соберет совет ученых,
мудрецов и предсказателей и выскажет свои золотые мысли о вечной державе, выскажет
свои повеления, и они будут высечены на скалах. Эти слова перевернут мир, и весь мир
припадет к его стопам. С тем он и шел в поход, и все сущее на земле должно было служить
этой цели, а все, что противоречило ей, все, что не способствовало успеху похода, подлежало
устранению с пути и искоренению.
И снова стали слагаться стихи:

Алмазным навершием державы моей