Page 152 - И дольше века длится день

— Ну как же, ведь мой папика там матрос, он плавает там на большом корабле. Ты ведь
сам говорил, дядя Едигей.
— Да, правильно, а как же, — вспоминает Едигей, попав впросак. — Ну и что потом?
— А эта утка прилетела и сказала моему папике, что охотники спрятались в камышах и
стреляли в них. И что им негде жить!
— Да, да, это ты верно.
— А папика сказал той утке, что скоро он приедет, что на разъезде у него два мальчика
— Даул и Эрмек, и еще есть дядя Едигей. И когда он приедет, мы все соберемся и пойдем на
Аральское море и прогоним из камышей охотников, которые стреляют в уток. И снова уткам
будет хорошо на Аральском море… Будут плавать в воде и кувыркаться вот так, через
голову…
Когда рассказы истощались, Буранный Едигей прибегал к гаданиям на камнях. Теперь
он постоянно носил при себе сорок один камушек величиной с крупный горох. Этот
давнишний способ гадания имел свою сложную символику, свою старинную терминологию.
Когда Едигей раскладывал камушки, приговаривая и заклиная, чтобы они отвечали честно и
правдиво, жив ли человек по имени Абуталип, где он, и скоро ли дорога ляжет перед ним, и
что на челе у него, и что на душе, ребята сосредоточенно молчали, неотрывно следя за тем,
как располагались камни. Как-то раз Едигей услышал какое-то шебаршение, тихий разговор
за углом. Заглянул осторожно. То были Абуталиповы ребята. Эрмек теперь сам гадал на
камнях. Раскладывая их как умел, он при этом каждый камушек подносил ко лбу и к губам и
каждый заверял:
— И тебя я люблю. Ты тоже очень умный, хороший камушек. И ты не ошибайся, не
спотыкайся, говори честно и прямо, так же как говорят камушки дяди Едигея. — Потом он
принялся истолковывать старшему брату значение расклада, в точности повторяя сказ
Едигея. — Вот видишь, Даул, общая картина неплохая, совсем неплохая. Вот это дорога.
Дорога немного затуманена. Туман какой-то стоит. Но это ничего. Дядя Едигей говорит, это
дорожные неурядицы. В пути не без этого. Отец все время собирается в путь. Он хочет сесть
в седло, но подпруга ослабла немного. Вот видишь, подпруга не затянута. Ее надо подтянуть
покрепче. Значит, что-то еще задерживает отца, Даул. Придется подождать. А теперь
посмотрим, что на правом ребре, что на левом ребре. Ребра целы. Это хорошо. А на лбу что у
него? На лбу хмурость какая-то. Очень он беспокоится о нас, Даул. На сердце, вот видишь
этот камушек, на сердце боль и тоска — очень он соскучился по дому. Скоро ли путь? Скоро.
Но одна подкова на заднем копыте коня болтается. Значит, надо перековать. Придется
подождать еще. А что в переметных сумах? О, в сумах покупки с базара! А теперь — будет
ли ему доброе расположение звезд? Вот видишь, эта звезда — Золотая коновязь. А от нее
пошли следы. Они еще не совсем ясные. Значит, предстоит скоро отвязать коня и двинуться
в путь…
Буранный Едигей незаметно отошел, растроганный, огорченный и удивленный всем
этим. С того дня он стал избегать гадания на камнях…
Но дети детьми, их можно было еще как-то утешить, обнадежить, а если на то пошло,
взять на себя такой грех — обмануть до поры до времени. Но еще одна кручина-дума
поселилась в душе Буранного Едигея. В тех обстоятельствах и в той цепи событий она
должна была возникнуть, она, как тот оползень, должна была когда-то стронуться с места, и
остановить ее он не смог…
Очень он переживал за нее, за Зарипу. Хотя и не было между ними никаких иных
разговоров, помимо обычных житейских, хотя никогда и ни в чем не давала она тому повода,
Едигей постоянно думал о ней. Но он не просто жалел ее, сочувствовал, как любой и
каждый, не просто сострадал ей оттого, что все видел и знал, какие беды обступали ее, тогда
не стоило бы и речи заводить. Он думал о ней с любовью, с неотступной мыслью о ней и
внутренней готовностью стать для нее человеком, на которого она могла бы положиться во
всем, что касалось ее жизни. И он был бы счастлив, если бы узнал, что она, допустим, так и
полагает, что именно он, Буранный Едигей, самый преданный и самый любящий ее человек