Page 89 - И дольше века длится день

вдруг захотелось придушить этого кречетоглазого, как бешеную собаку, и он знал, что смог
бы это сделать. Уж какая жилистая и крепкая была шея у того фашиста, которого ему
пришлось удавить собственными руками. Другого выхода не было. Они столкнулись с ним
неожиданно лицом к лицу в траншее, когда выбивали с позиции противника. Зашли с
фланга, забрасывая траншею гранатами и простреливая проходы очередями автоматов, и уже
очистили линию и устремились с боем дальше, когда вдруг сшиблись с ним в упор. Видимо,
то был пулеметчик, стрелявший до последнего патрона. Лучше было взять его в плен. Эта
мысль мелькнула в сознании Едигея. Но тот успел занести нож над головой. Едигей боднул
его каской в лицо, и они повалились. И уже ничего не оставалось, как вцепиться ему в горло.
А тот изворачивался, хрипел, скреб пальцами по сторонам, пытаясь нашарить выбитый из
рук нож. И каждое мгновение Едигей ожидал, что вонзится нож ему в спину, и поэтому с
неослабевающим, нечеловеческим, звериным усилием сжимал, стискивал, рыча, хрящастую
шею оскалившегося, почерневшего врага. И когда тот задохнулся и резко запахло мочой, он
разжал сцепившиеся в судороге пальцы. Его вырвало тут же, и, обливаясь собственной
блевотиной, он пополз подальше со стоном и мутью в глазах. Об этом он никому не
рассказал ни тогда, ни после. Кошмар этот снился иногда ему, и на другой день он не
находил себе места, жить не хотелось… Об этом вспомнил Едигей сейчас с содроганием и
омерзением. Однако он сознавал, что кречетоглазый берет хитростью и превосходством в
уме. Это его задело за живое. Пока тот писал, Едигей пытался найти слабину в доводах
кречетоглазого. Из сказанного кречетоглазым одна мысль поразила Едигея своей
алогичностью, каким-то дьявольским несоответствием: как это можно обвинять кого-либо во
«враждебных воспоминаниях»? Разве могут быть воспоминания человека враждебными или
невраждебными, ведь воспоминания — это то, что было когда-то в прошлом, это то, чего
уже нет, что было в минувшем времени. Значит, человек вспоминает о том, как то было в
действительности.
— Я хочу знать, — промолвил Едигей, чувствуя, как пересыхает в горле от волнения.
Но он заставил себя произнести эти слова очень спокойно. — Вот ты говоришь… — Он
нарочно назвал его на «ты», чтобы тот понял, что Едигею нечего лебезить и бояться, дальше
сарозеков гнать его некуда. — Вот ты говоришь, — повторил он, — враждебные
воспоминания. Как это понимать? Разве могут быть воспоминания враждебными или
невраждебными? По-моему, человек вспоминает то, что было и как было когда-то, чего уже
нет давно. Или, выходит, если хорошее — вспоминай, а если плохое — не вспоминай,
забудь? Такого вроде никогда и не было. Или, выходит, если какой сон приснится и о нем, о
сне, надо вспоминать? А если сон страшный, неугодный кому?..
— Вот ты какой! Хм, черт возьми! — подивился кречетоглазый. Порассуждать
любишь, поспорить захотел. Ты тут никак местный философ. Что ж, давай. — Он сделал
паузу. И как бы примерился, изготовился и изрек: — В жизни всякое может быть в смысле
исторических событий. Но мало ли что было и как было! Важно вспоминать, нарисовать
прошлое устно или тем более письменно так, как требуется сейчас, как нужно сейчас для нас.
А все, что нам не на пользу, того и не следует вспоминать. А если не придерживаешься
этого, значит, вступаешь во враждебное действие.
— Я не согласен, — сказал Едигей. — Такого не может быть.
— А никто и не нуждается в твоем согласии. Это ведь к слову. Ты спрашиваешь, а я
объясняю по доброте своей. А вообще-то я не обязан вступать с тобой в такие разговоры. Ну
хорошо, давай перейдем от слов к делу. Скажи мне, когда-нибудь Куттыбаев, ну, скажем, в
откровенной беседе, за выпивкой, допустим, не называл тебе какие-нибудь английские
имена?
— А зачем это? — искренне изумился Едигей.
— А вот зачем. — Кречетоглазый открыл одну из «Партизанских тетрадей» Абуталипа
и зачитал подчеркнутое красным карандашом место: «27 сентября к нам в расположение
прибыла английская миссия — полковник и два майора. Мы прошлись перед ними парадным
маршем. Они нас приветствовали. Потом был общий обед в палатке у командиров. Туда