Page 92 - И дольше века длится день

сказал кречетоглазый и стал перелистывать тетрадь, опять же размышляя вслух и выражая
тем свое отношение: — Птица Доненбай, хм, ничего лучшего и не придумаешь. Птица с
человеческим именем. Тоже мне писатель нашелся. Новый Мухтар Ауэзов объявился.
Подумаешь, писатель феодальной старины. Птица Доненбай, хм. Думает, не разберемся… А
этот тут писаниной занялся втихомолку, для детишек, видишь ли. А это что? Тоже, по-
твоему, для детишек? — Кречетоглазый поднес к лицу Едигея еще одну тетрадь в
клеенчатой обложке.
— А что это? — не понял Едигей.
— Что? Да ты должен знать. Вот озаглавлена: «Обращение Раймалы-аги к брату
Абдульхану».
— Ну верно, это тоже легенда, — начал Едигей. — Это быль. Старые люди знают эту
историю…
— Не беспокойся, я тоже знаю, — перебил его кречетоглазый. — Слышал краем уха.
Старый, выживший из ума старик влюбляется в молодую, девятнадцатилетнюю девицу. Что
ж тут хорошего? Этот Куттыбаев не только враждебный тип, он еще и морально
извращенный человек, выходит. Ишь как старался, подробно записал весь этот маразм.
Едигей покраснел. Не от стыда. Гневом переполнилась его душа, ибо большей
несправедливости по отношению к Абуталипу быть не могло. И он сказал, едва сдерживая
себя:
— Ты вот что, не знаю, какой ты там начальник, но в этом ты его не задевай. Дай бог
каждому быть таким отцом и мужем, и любой здесь тебе скажет, какой он есть человек. Нас
тут по пальцам перечесть, и мы все знаем друг друга.
— Ладно, ладно, успокойся, — ответил кречетоглазый. — Затуманил он вам тут мозги.
Враг всегда прикидывается. А мы его разоблачим. Все, можешь быть свободным.
Едигей встал. Замялся, надевая шапку.
— Так что, как будет с ним? Как теперь? Только из-за этих писаний сажать человека,
что ли?
Кречетоглазый резко привстал из-за стола.
— Слушай, я тебе еще раз повторяю: это не твое дело! За что преследовать врага, как с
ним обходиться, к какому наказанию привлечь его — это мы знаем! Пусть твоя голова не
болит. Знай свою дорожку. Иди!
В тот же день поздно вечером на разъезде Боранлы-Буранный еще раз остановился
пассажирский поезд. Только теперь поезд шел в обратную сторону. И тоже стоял недолго.
Минуты три.
Ожидая впотьмах его подхода, у первого пути стояли те трое в хромовых сапогах, что
забирали с собой Абуталипа Куттыбаева, в стороне от них, отгороженные их
непроницаемыми спинами, заслоняющими Абуталипа, стояли боранлинцы — Зарипа с
детишками, Едигей и Укубала да начальник разъезда Абилов, все сновавший взад-вперед и
суетившийся мелочно и ничтожно, ибо поезд опаздывал против расписания на полчаса. Но
он-то тут был при чем? Стоял бы уж себе спокойно. А Казангап, тоже прошедший через
допрос по поводу злополучных легенд, обнаруженных у Абуталипа, находился в тот час на
стрелке. Это ему предстояло собственноручно направить поезд на тот путь, по которому
должны были увезти Абуталипа далеко от сарозеков. Букей оставалась дома с едигеевскими
девочками.
Те трое в сапогах, с отчужденно поднятыми от ветра воротниками, отделяя Абуталипа
спинами, напряженно молчали. Боранлинцы, расстающиеся с ним, тоже молчали.
Ветер гнал поземку с шорохом и едва различимым посвистом. Похоже, что метель
собиралась. Набухала, напрягалась стылая мгла в непроглядных сарозекских небесах. Дико,
уныло, пусто просвечивалась с трудом луна блеклым, одиноким пятном. Мороз жег щеки.
Зарипа неслышно плакала, держа в руках узелок с едой и одеждой, который она
собиралась передать мужу. Клубы пара изо рта выдавали тяжелые вздохи Укубалы. Она
прятала в подол шубы Даула. Даул, видимо, что-то предчувствовал, он тревожно молчал,