Page 113 - Горячий снег

слов можно было понять, что остальные разведчики при возвращении из поиска были
обнаружены немцами, приняли бой и застряли вместе со взятым «языком» где-то перед
окопами боевого охранения. Вернувшийся отправлен в медсанбат, но вряд ли он покажет
что-либо новое… Да, я несу за разведку всю полноту ответственности.
— Прекратите. — Бессонов легонько хлопнул ладонью по столу. — Прекратите
самобичевание, это бессмысленно и совершенно некстати, подполковник. Это не поможет ни
вам, ни мне. Пленных нет — и сейчас быть не может, — немцы наступают, а мне нужен
серьезный, порядочный и хорошо осведомленный немец. Ну, что будем делать,
подполковник?
— Разрешите подумать, товарищ командующий? Бессонов видел, как подполковник
Курышев неспешно и аккуратно, точно крошки хлеба, сгребал с карты комочки земли,
текущей из-под накатов. Это представлялось Бессонову неестественным, ненужным, как
неудавшаяся разведка, как горячая, ломящая боль в ноге, и он вдруг подумал: «Водки бы
выпить, голова стала бы ясной, отпустила бы боль, легче стало бы!» Но тотчас удивился
такому неожиданному желанию, этой мысли об облегчении, пережидая раскаленную боль в
голени, мешавшую ему сосредоточиться и злившую его.
Шестиствольные минометы прекратили обстрел НП, но блиндаж, как плот в темноте,
плыл среди качавших его орудийных выстрелов и разрывов, среди пулеметных волн,
бесперебойно хлещущих впереди по этой темноте. И в приглушенных накатами звуках
Бессонов почему-то особенно выделял гудение танков и разгоряченно-частую дробь
автоматов, на слух с севера и юга охватывающих высоту, казалось, уже отрезанную от
армии, от корпусов, от дивизии — от всего окружающего мира.
— А я тебе сказал, — хоть сам из пистолета стреляй, дошло? Пропускай через себя
танки, а стой, ясно?
Бессонов поднял голову, и лицо его передернулось, выразило страдание. Во второй
половине блиндажа зуммерили, звенели, перебивая друг друга, телефоны, прорывались
надсадные голоса, и явственно покрывал этот шум баритон Деева, выкрикивающий команды
вперемежку с руганью и угрозами:
— Отойдешь на миллиметр — лучше сам себе семь граммов пусти в лоб, Черепанов!
Дошло? Вся артиллерия у тебя там, все противотанкисты — плюнуть негде! Знаю, что
окружают, так что — «караул» кричать? Стоять, как… хоть душа из тебя вон!.. Откуда еще
танки, когда переправа разрушена? Бредишь?..
Бессонов слышал это и понимал, что командир стрелкового полка Черепанов
докладывал о том, что обойден с флангов танками, дерется в полуокружении, просил
поддержки, но Деев, не обещая помощи, отвечал на это словами гнева и в обстановке смерти
советовал избавление смертью, если не выдержит… А Бессонов сидел здесь, в отдельном
отсеке, и не имел права вмешаться. Деев выполнял приказ, который он отдал, — стоять до
последнего, и было бы нечеловечески трудно посмотреть ему в глаза, тоже ожидающие
помощи, хотя полковник и знал бесповоротную значимость приказа своей дивизии,
принявшей страшный танковый удар, положенный судьбой, как это бывает на войне, где нет
выбора.
— Ты мне, Черепанов, лазаря не пой! — кричал в нервной взвинченности Деев,
срываясь на отчаянные нотки. — Я что — не понимаю? Сказано — все! Завяжи пупок тремя
узлами — и стой! Артиллерия тебя на полный дых поддерживает! Не видишь, а я вижу! Что
плачешься — терпи! Стой, как девица невинная, кусайся, царапайся, а держись! Больше не
звони с этим! Слышать не хочу!..
«Деев выполняет мой приказ, но что он все-таки думает, отдавая эти команды?» —
опять мелькнуло в голове Бессонова.
На секунду он встретился глазами со взглядом начальника разведки. Тот уже не
стряхивал с карты крошки земли. Но тихое, невысказанное осуждение и вместе просьба о
помощи были в умном и утомленном взгляде подполковника Курышева. Он отлично
понимал обстановку, сложившуюся в дивизии, понимал по этим звукам боя, по этим