Page 148 - Горячий снег

— Слушай, зачем это? За мальчика меня принимаешь? Кокетничаешь?
— Разве это кокетство? — Она заглушила смех воротником, закрыв им половину
лица. — Это совсем другое… Возле орудия ты меня защищал как сестру, лейтенант. У тебя
ведь есть сестра?
«Возле орудия… шли танки. Мы стреляли, убило Касымова. Она была рядом, потом
побежала к орудию Чубарикова, когда танк пошел на таран. Потом пулеметной очередью
несколько раз перевернуло Сергуненкова перед самоходкой… Задымилась на спине шинель.
И перекошенное, ошеломленное лицо Дроздовского: „Разве я хотел его смерти?..“
— Ты ошибаешься!
«Дроздовский! Не могу представить — ты и Дроздовский!» — едва не сказал он, но ее
поднятое к нему, настороженно наблюдающее лицо внезапно резко озарилось красным
сполохом, так разительно высветив широко раскрывшиеся глаза, губы, иней на тонких
бровях, что он в первый миг не понял, что случилось.
— Лейтенант… — зашептали ее губы. — Немцы?..
В ту же секунду где-то наверху, за высотой берега, рассыпались автоматные очереди,
снова встали ракеты. И он, взглянув вверх, туда, где было орудие, тотчас хотел крикнуть ей,
что началось, что немцы начали, и это, наверно, последнее, завершающее, но крикнул
срывающимся голосом не то, что прошло в его сознании:
— Беги в землянку!.. Сейчас же! Запомни — у меня нет сестры! У меня нет сестры! И
не говори глупостей! Не было и нет!..
И, почему-то мстя ей ложью и сам ненавидя себя за это, он почти оттолкнул ее,
двинувшись по тропке, а она отшатнулась, сделала шаг назад с жалким, изменившимся
лицом, выдавила шепотом:
— Ты меня не так понял, лейтенант! Не так, кузнечик…
А он уже бежал по кромке берега к землянке расчета, слыша ноющий, длительный звук
автоматов вверху, и слева в скачках ракетного света речной лед то приближался к ногам, то
стремительно соскальзывал, нырял в потемки. Потом наверху, где было орудие, хлопнул
выстрел из карабина, другой; донесся сверху тонкий заячий, зовущий крик. Это был сигнал
Чибисова.
«Значит, атака… Значит, сейчас!.. У нас осталось семь снарядов, только семь…».
Кузнецов подбежал к землянке, рванул вбок плащ-палатку, увидел фиолетовый огонь
лампы, на брезенте нарезанный хлеб, направленные на него, все понявшие глаза Уханова,
Рубина, Нечаева и подал команду в голос:
— К орудию!..

Глава двадцатая

Он ждал, когда они вылезут из землянки, а над берегом расталкивали ночь,
соединялись в небе частые взмахи света. Там, возле орудия, в третий раз испуганно ахнул
выстрел из карабина, слитно и разгульно затрещали автоматы, стая пуль, светясь, пронеслась
над берегом.
— Быстро! Быстро! — командовал нетерпеливо Кузнецов. — К орудию! Наверх!..
В землянке, как отдавшееся эхо, прогудела повторная команда Уханова, и, мигом
вытолкнутые этой командой, Нечаев и Рубин выскочили на тропку, торопливо жуя. Сам
Уханов, погасив лампу, появился из землянки последним, вскинул автомат за плечо, крепко
выругался:
— Пожрать не дали, раскурдяи! Держи, лейтенант, колбасу, пожуешь хоть! — и сунул
в руку Кузнецова какой-то корявый комок. — К орудию! Шевелись, как молодые!
— Наверх! Бегом!
Кузнецов машинально втолкнул корявый комок в карман шинели, первый побежал по
берегу к земляным ступеням, ведущим наверх, а за спиной всплыл прокуренный, густой бас
Рубина: