Page 149 - Горячий снег

— На том свете пожрем, сержант, у Бога в гостях!
И в ответ въедливый голос Нечаева:
— А ты как думал, безмен колхозный, сто лет жить?
— Дурак-моряк, зад в ракушках! Пустозвон!
Кузнецову хотелось остановиться, крикнуть в лицо Рубину с вспыхнувшей злостью:
«Прекратить идиотские разговоры!» — но на высоте берега ветер кинул в глаза колючую
снежную крошку, замерцали впереди низкие трассы автоматов, из этого мерцания,
сплетенного над орудийной позицией, рванулся навстречу истошный крик:
— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант!
Это был зов Чибисова. Загорающиеся в небе фонари ракет так по-дневному, выпукло
освещали орудие, площадку, ровик, что Кузнецов метров за десять увидел под бровкой
огневой площадки темную, склоненную к земле фигурку, а в двух шагах от нее, за
бруствером, бугорком проступало распластанное на снегу человеческое тело, лежавшее
животом вниз.
«Немец! Дополз сюда? Атаковали орудие?» — толкнулось в голове Кузнецова, и, еще
ничего не сообразив, он, пригнувшись, подбежал к Чибисову, упал рядом у колеса орудия.
— Что? Чибисов!..
Чибисов лихорадочно дрожал, сидя под бруствером, карабина при нем не было; и,
задирая голову, он выкрикнул рыдающе:
— Убил я его!.. Товарищ лейтенант!.. Бежал он сюда. Я в ровике, окоченел весь. А он
сюда!.. Немцы стреляют, а он к орудию… Кричит: «Свой, русский!» А я — как поверить?..
Немцы начали огонь.
Кузнецов схватил Чибисова за плечо, тряхнул с силой.
— Спокойней! Слышите? Объясните как следует!
— Убил я его, убил! — возя рукавицами по груди, повторял Чибисов, глаза его моргали
потрясенно. — Бежал он, кричал: «Свой, русский!» А я… Как поверить? Убил я его!
— Смотри, лейтенант, наш автомат, — сказал Уханов и, встав коленями на бровку,
потянул из-за бруствера автомат с круглым диском, показал его Кузнецову. — В самом деле,
откуда славянин?
— Наш, — согласился Кузнецов, разглядев покрытый изморозью автомат. — Сюда его,
Уханов! Только осторожно! Не выскакивай на бруствер!
— Попробуем, лейтенант.
Упершись коленями в землю, Уханов подался вперед, лег на бруствер, двумя руками
схватил за плечи лежащее без движения, распростертое человеческое тело, показавшееся на
вид каменным, с усилием, медленно вытянул его на орудийную площадку, а когда стал
поворачивать, чтобы прислонить удобнее к брустверу, голова человека, кругло обтянутая
черным танкистским шлемом, широким в висках, немецким, откинулась назад, к кромке
бровки, и он, не раскрывая глаз, слабо, протяжно застонал, узкой полоской засветились
сцепленные зубы. Наклоняясь к его лицу, Уханов полуутвердительно произнес:
— Живой, никак.
Все, сгрудившись вблизи орудия, с подозрительностью глядели то на застонавшего
человека, то на всполохи ракет, то на всплески автоматных выстрелов впереди. Кузнецов
молчал, толком не понимая, что здесь произошло, но уже уверившись, что это, конечно, не
немец — можно было хорошо различить молодое курносое лицо под черным немецким
шлемом, русское широкоскулое лицо, искаженное болью; обросший подбородок, кадык на
вытянутой шее облеплены снегом, ватник сплошь в заледенелой корке, руки без варежек
скрючены на груди, как у мертвеца, валенки по-неживому отвернуты носками в сторону.
Похоже было, что он много часов пролежал на морозе в снегу.
— Как он в немецком шлеме оказался, этот танкист? — спросил Нечаев. — Ранен?
Видать, вконец замерз…
— Стрелял я в него, стрелял! — всхлипывал за его спиной Чибисов. — Бежал он,
кричал, а я…