Page 151 - Горячий снег

вливая в рот парня еще несколько глотков рома из фляжки.
Тот, едва отдышавшись, отвалил назад голову, и тут Кузнецов раздельно и громко
спросил его:
— Можешь говорить? Я буду задавать вопросы, ты отвечай. Так легче. Георгиев —
разведчик? Утром вышел к нам на батарею. Ты тоже разведчик?
Парень потерся затылком о шлем, губы его разжались:
— Братцы… там двое в воронке… наши с немцем. Уже полуживой немец… Ранены.
Обморожены все. Целый день мы с немцем. Взяли на рассвете. На шоссе. Из машины.
Важный немец… Георгиева послали… сказать…
— Так, — Уханов переглянулся с Кузнецовым. — Ты понял, лейтенант? Тот разведчик,
что утром у Чубарикова? Тот самый? Бывает же! Вот, славяне, ядрена мама! Так что те
ребята, из разведки?
— Те, — ответил Кузнецов и тронул за плечо парня, который сидел, безжизненно
привалясь к брустверу, закрыв глаза. — Где остальные, далеко отсюда? Ты ранен? И немец,
говоришь, с ними? По тебе стреляли?
Парень не открывал глаз, но до него дошел смысл вопросов. Он застонал, и Кузнецов,
вглядываясь в его разлепившиеся губы, уловил:
— Метров пятьсот… впереди. Перед балкой. Я мог двигаться. Решили: мне сюда.
Побежал. А там немцы везде. Две машины. Стрелять не мог. Руки обморожены, как
култышки. А по мне стреляли… Взять надо их, ребята, взять! Двое наших там… Немец
больно важный!..
— Метров пятьсот? Но где именно? — переспросил Кузнецов и выглянул из-за
бруствера.
Давящий в лицо сухой, морозный ветер рвал утихающие очереди автоматов, бил
нахлестами поземки из степи. Вся степь переменчиво обнажилась под светом ракет,
змеилась, белой рябью наползала из-за черных груд сожженных танков, за которыми стеной
вырастало низкое небо в моменты темноты. Ветер с поземкой усилился к этому дикому часу
декабрьской ночи, разбросал, погасил последние пожары боя. И невозможно было поверить,
что где-то там, в умерщвленной танками, выжженной морозом степи, еще могли быть люди,
оставались двое наших разведчиков… Кузнецов хотел понять, куда стреляли немцы, хотел
засечь направление трасс, но мешали угрюмые громады сгоревших танков.
— Метров пятьсот? — снова спросил он и склонился к лицу разведчика. — А точнее?
Можешь сказать точнее?
Разведчик дышал, поднеся к подбородку скрюченные, сведенные, как сучья, пальцы,
пытаясь отогреть их, пошевелить ими, но пальцы не разгибались. Не опуская рук от
подбородка, он сделал движение ногой, чтобы встать, но мгновенно ослаб в этой попытке,
откинулся на кромку бруствера, прошептал:
— Подняли бы, братцы!.. Ноги у меня тоже… Два бронетранспортера… прямо перед
балкой… Скорей бы вы, артиллеристы!..
— Зоя где? — спросил Кузнецов. — Где Рубин?
— Сдается, лейтенант, останется парень без рук. Растереть бы надо снегом, — сказал
Уханов и оглянулся по сторонам. — Чибисов! Быстро в котелок снега — и ко мне! Только
чистого снега, без пороха. За огневой набери. Понял?
Чибисов, затаившийся подле орудия в эти минуты разговора с разведчиком, вскинул на
Уханова пришибленный взгляд зверька; потом из-под его подшлемника, заросшего
сосульками на рту у подбородка, проник вместе с паром тихий, скулящий звук. И так,
тоненько поскуливая, он, как раздавленный, пополз на коленях от орудия, елозя валенками,
распластав по земле полы шинели — и во всем этом было нечто отвратительное, жалкое,
словно он уже не воспринимал ничего, потерял способность по-человечески передвигаться,
понимать что-либо.
— Чибисов, вы что? — удивился Кузнецов. — Что с вами такое? Встаньте — и бегом!
Но Чибисов со всхлипыванием, с бессвязным бормотанием дополз на коленях до