Page 184 - Горячий снег

прочной молодости; в докладе его и даже в вопросе «что прикажете?» сквозило
нескрываемое довольство и дивизионной разведкой, и тем, что немец оказался живучим, и
тем, что сам он, командир дивизии, не лыком шит. И Бессонову вдруг вспомнилось, как Деев
на разъезде перед разгрузкой в первый раз представлял ему свою дивизию — было в нем
нечто гусарское, эдакое залихватское мальчишество, бесхитростно-хвастливая уверенность в
людях, которыми командовал он, удачливый, везучий, молодой полковник, из недавних
командиров батальона.
«У полковника Деева защитное качество молодых — преувеличенная до хвастовства
честь мундира», — подумал он мельком и, почему-то легко простив эту наивную, не
лукавую слабость, уже никак не предполагавший вновь услышать о той неудачной разведке,
посланной в поиск прошлой ночью, спросил не без удивления:
— Каким образом «языка» доставили сюда артиллеристы? Какие? Кто?
— Артиллеристы с южного берега, те, что на прямой наводке. Пришли на энпэ, можно
сказать, из окружения. — Деев глядел поверх лампы на Бессонова пронизанными светом,
торжествующими глазами в соломенных, веселых, как летние солнечные лучики, ресницах.
— Где эти артиллеристы?
— Ушли обратно на батарею. Кстати, немец подтвердил, товарищ командующий…
— Что подтвердил?
— Вчера введена в бой свежая танковая дивизия.
— Посмотрим, что за «язык»… Запоздалый, правда. Но так или иначе — «язык».
Бессонов подобрал ногу под столом, чтобы удобнее было встать, оперся на палочку,
чувствуя колющие мурашки в голени. Несколько мгновений он послушал позывные радиста:
«Антенна!.. Антенна!» — и, накинув на плечи поданный Божичко полушубок, захромал к
двери, распахнутой полковником Деевым.

Глава двадцать пятая

Пленный немец сидел перед столом начальника разведки; длинная, подбитая мехом, с
меховыми отворотами шинель, на коленях перебинтованная кисть левой руки; костяного
оттенка, отечные одутловатые щеки с сизо-темными пятнами; далеко посаженные от
переносицы, гноящиеся в уголках глаза; сидел в позе безразличия ко всему, на опущенной
голове свалявшиеся волосы прикрывали пятачок лысины. По команде переводчика встав при
появлении в блиндаже Бессонова, найдя на его петлицах знаки различия, немец чуть вскинул
тяжелый щетинистый подбородок, выжал из себя скомканные звуки, и Бессонову перевели:
— Рад, что его будет допрашивать русский генерал. Просит об одном — или госпиталь,
или расстрел. После тех мучений, которые он перенес, ему ничего не страшно.
— Пусть сядет, — сказал Бессонов. — Ему ничего не угрожает. Война для него
кончилась. Будет отправлен в госпиталь. Для военнопленных.
— Майор Эрих Диц, офицер связи штаба шестой танковой дивизии, пятьдесят седьмого
танкового корпуса, — доложил начальник разведки дивизии подполковник Курышев.
В течение этих суток, переволновавшись за судьбу дивизионной разведки, не
вернувшейся из поиска, Курышев, всегда сдержанный, припустил огня в двух керосиновых
лампах, скрупулезно, как человек, знающий свою нелегкую, нервную, многоопасную на
войне службу, заглянул в развернутую на столике тетрадку с пометками, по-видимому,
начатого до прихода Бессонова допроса. Потом, устало и педантично читая из тетрадки,
пояснил командующему, что майор Диц из Дюссельдорфа, сорока двух лет, награжден
Железным крестом второй степени за бои под Москвой, член нацистской партии с тридцать
девятого года, и добавил пониженным голосом, что, согласно этим данным, калач, надо
думать, тертый, взят был вчера на рассвете разведчиками прямо из машины на шоссе, когда
возвращался с поручением из штаба корпуса в штаб дивизии.
Подробным объяснением Курышев упреждающе подсказывал командующему, что при
допросе следовало бы иметь в виду возможность дезинформации, однако Бессонов, казалось