Page 28 - Горячий снег

Кузнецова на солдат, неловко волочивших лошадь к обочине, и покривился. — Немедленно
пристрелить! Рубин!..
А уносная будто поняла смысл отданного распоряжения. Прерывистое, визгливое ее
ржание прорезало морозный воздух. Как крик о боли, о защите, этот вибрирующий визг
вонзился в уши Кузнецова. Он знал, что лошади причиняли страдания, сталкивая ее, живую,
с переломанными ногами, к кювету, и, готовый зажмуриться, увидел ее последнее усилие
подняться, как бы в доказательство, что она еще жива, что убивать ее не нужно. Ездовой
Рубин, ощерив крепкие зубы, с торопливой озлобленностью на багровом лице, спеша,
отводил затвор винтовки, а ствол неприцельно колебался, направленный в поднятую
лошадиную голову, мокрую, потную, с трясущимися от последнего умоляющего ржания
губами.
Сухо треснул выстрел. Рубин выругался и, взглянув на лошадь, дослал в ствольную
коробку второй патрон. Лошадь уже не ржала, а тихо из стороны в сторону поводила
головой, теперь не защищаясь, и, дрожа ноздрями, фыркала только.
— Раззява, стрелять не умеешь! — с бешенством выкрикнул Уханов, стоявший возле
замершего в оцепенении Сергуненкова, и рванулся к ездовому: — На мясокомбинате тебе
работать!
Он выхватил винтовку из рук Рубина и, тщательно прицелясь, в упор выстрелил в
голову лошади, ткнувшейся мордой в снег. Сразу побелев лицом, он выщелкнул патрон,
вонзившийся донышком в гребень сугроба, швырнул винтовку Рубину.
— Возьми свою палку, мясник! Чего дурындасом ухмыляешься? В носу чешется?
— Вот ты-то мясник, видать, хоть и городской, шибко грамотный, — пробормотал
Рубин обиженно и, туго перегнув толстое, квадратное тело, поднял винтовку, рукавом
смахнул с нее снег.
— Морду береги, я шибко грамотный, запомни! — проговорил Уханов и повернулся к
Сергуненкову, грубовато похлопал его по плечу: — Ладно. Еще не все потеряно. Достанем,
брат, трофейных лошадей в Сталинграде. Я обещаю.
— Паршерон у немцев называется, — заметил старшина Голованов. — Добудем!
— Не паршерон, а першерон, — поправил Уханов. — Пора знать! Что, первый год
воюешь?
— А кто их разберет?
— Разбирайся!
— Спускать второе! — приказал Дроздовский и, отъезжая ко второму орудию, добавил:
— Все правильно, Уханов.
— А вы меня не хвалите, товарищ лейтенант! — с наглой насмешливостью ответил
Уханов. В его светлых глазах не остывал горячий блеск, как бы вызывающий на ссору. —
Рано еще… Ошибаетесь! Я не убийца лошадей.
Кузнецов подал команду отцеплять передок от второго орудия.
Привал был объявлен на заходе солнца, когда колонна втянулась в какую-то
сожженную станицу. И тут всех удивили первые пепелища по бокам дороги, одинокие
остовы обугленных печей под остро торчащими ветлами по берегам замерзшей реки, где
туманом подымался ядовито-красный пар из прорубей. На земле и по западному горизонту
горел кроваво-багровый свет декабрьского заката, такого накаленно-морозного,
пронзительного, как боль, что лица солдат, обледенелые орудия, крупы лошадей,
остановившиеся по обочине машины, — все было заковано им, цепенело в его
металлической яркости, в его холодном огне на сугробах.
— Братцы, куда мы идем? Немец где?
— Деревня здесь какая-то была. Гляди, ни одной хаты. Что такое? Шел к Федьке на
свадьбу, а к Сидору на похороны пришел!
— С какой стати про похороны запел? Дойдем еще до Сталинграда. Начальству
видней…
— Когда ж бой тут был?..