Page 26 - Горячий снег

очнулись и, крича, страшно раскрывали рты в ледяной бахроме на подшлемниках.
Колеса передка и орудия не вращались, стянутые цепями тормоза, но цепь не врезалась
в накатанную до полированной гладкости, набитую дорогу, и валенки солдат разъезжались,
скользили по скату, не находя точек опоры. А тяжесть нагруженного снарядами передка и
тяжесть орудия неудержимо наваливались сверху. Деревянные вальки изредка ударяли по
задним натруженным ногам присевших коренников с задранными мордами; ездовые дико
закричали, оглядываясь на расчет, ненавидя и умоляя взглядом, — и весь клубок трудно
дышащих, нависших на колеса тел покатился вниз, убыстряя и убыстряя движение.
— Одерживай! — выдохнул Кузнецов, чувствуя необоримую тяжесть орудия, видя
рядом налитое кровью лицо Уханова, широкой своей спиной упершегося в передок; а справа
— выкаченные напряжением круглые глаза Нечаева, его белые усики, и неожиданно в
разгоряченной голове мелькнула мысль о том, что он знает их давно, может быть, с тех
страшных месяцев отступления под Смоленском, когда он не был лейтенантом, но когда вот
так же вытягивали орудия при отступлении. Однако он не знал их тогда и удивился этой
мысли. — Ноги, ноги берегите… — выдавил Кузнецов шепотом.
Орудие с передком скатывалось по откосу в балку, визжала по снегу цепь,
оскальзывались на спуске потные коренники, с резким звоном выбивая копытами острые
брызги льда; ездовые, отваливаясь назад, еле удерживаясь в седлах, натягивали поводья, но
правая лошадь переднего уноса внезапно упала брюхом на дорогу и, пытаясь встать, натужно
дергая головой, покатилась вниз, потянув за собой коренников.
Ездовой на левой уносной удержался в седле, с испуганно-сумасшедшим видом
отшатнулся вбок, не в силах поднять истошным криком правую, а она билась о дорогу,
скользила на боку, рвала, тянула постромки. С отчаянием Кузнецов ощутил, как орудие
неслось по скату, настигая упавшую лошадь, увидел, как внизу старшина Голованов
бросился к ней навстречу, потом отскочил в сторону и опять кинулся с попыткой схватить за
повод.
— Одерживай!.. — крикнул Кузнецов.
И, ощутив невесомую легкость в плече, не сразу понял, что передок вместе с орудием,
скатившись вниз, затормозил на дне балки. С крутой руганью солдаты утомленно
распрямляли спины, потирая плечи, смотрели вперед, на упряжку.
— Что с уносной? — едва выговорил Кузнецов, пошатываясь на одеревеневших ногах,
и побежал к лошадям.
Здесь уже стояли Голованов с разведчиками, ездовой Сергуненков, его напарник с
коренников Рубин. Все глядели на лошадь, лежавшую на боку посреди дороги. Сергуненков,
худенький, бледный, с испуганным лицом подростка, с длинными руками, озираясь
беспомощно, вдруг взялся за повод, а молодая уносная, будто поняв, что он хотел сделать,
замотала головой, вырываясь, умоляюще кося влажными кроваво-зеркальными,
возбужденными глазами. Сергуненков отдернул руку и, оглянувшись в молчаливом
отчаянии, присел перед уносной на корточки. Поводя мокрыми потными боками, лошадь
заскребла по льду задними копытами, в горячке стараясь подняться, но не поднялась, и по
тому, как были неестественно подогнуты ее передние ноги, Кузнецов понял, что она не
подымется.
— Да вжарь ты ей раза, Сергуненков! Чего раскорячился? Не знаешь норова этой
сволочи-симулянтки? — в сердцах выругался ездовой с коренников Рубин, солдат с
обветренным, грубым лицом, и хлестнул кнутом по своему наножнику.
— Сам ты сволочь! — тонким, протяжным голосом крикнул Сергуненков. — Не
видишь разве?
— А че видеть-то? Знаю ее: все взбрыкивает! Играться бы только. Кнута ей — враз
очухается!
— Заткнись, Рубин, надоел! — Уханов предупреждающе толкнул его плечом. —
Сказать хочешь — подумай.
— И до фронта не дошла лошаденка-то, — вздохнул с жалостью Чибисов. — Беда