Page 24 - Горячий снег
P. 24

вытер пальцы о полу шинели. — Прости за-ради Бога, не слышал я…
                     — Глухарь аль притворяешься, пленный? Щенки, говорю! — крикнул Рубин. — Нам с
               тобой бабу хоть в полной готовности давай — отказались бы… А им хоть бы хны!
                     — А? Да-да-да, — забормотал Чибисов. — Хоть бы хны… верно говоришь.
                     — Чего  «верно»?  Блажь  городская  в  башках  —  вот  что!  Все  хи-хи  да  ха-ха  вокруг
               юбки. Легкомыслие!
                     — Не болтайте глупости, Рубин! — сказал сердито Кузнецов, отстав от передка и глядя
               в направлении белого полушубка Зои.
                     Вперевалку  ступая,  Уханов  продолжал  рассказывать  ей  что-то,  но  Зоя  теперь  не
               слушала  его,  не  кивала  ему.  Подняв  голову,  она  в  каком-то  ожидании  смотрела  на
               Дроздовского, тоже, как и все, обернувшегося в их сторону, и потом, как по приказу, пошла к
               нему,  мгновенно  забыв  про  Уханова.  С незнакомым,  покорным  выражением  приблизясь  к
               Дроздовскому, она неровным голосом окликнула:
                     — Товарищ лейтенант… — и, шагая рядом с лошадью, подняла к нему лицо.
                     Дроздовский в ответ не то поморщился, не то улыбнулся, украдкой тыльной стороной
               перчатки погладил ее по щеке, проговорил:
                     — Вам-то  советую,  санинструктор,  сесть  на  повозку  санроты.  В  батарее  вам  делать
               нечего.
                     И пришпорил коня в рысь, исчез впереди, в голове колонны, откуда неслась команда:
               «Спуск,  одерживай!»,  а  солдаты  затеснились  вокруг  упряжек,  около  передков,  облепили
               орудия, замедлившие движение перед спуском.
                     — Так что, мне в санроту? — сказала Зоя грустно. — Хорошо. Я пойду До свидания,
               мальчики. Не скучайте.
                     — Зачем  в  санроту? —  сказал  Уханов,  совершенно  не  обиженный  кратким  ее
               невниманием. —  Садитесь  на  орудийный  передок.  Куда  это  он  вас  гонит?  Лейтенант,
               найдется место для санинструктора?
                     Ватник  Уханова  распахнут  на  груди  до  ремня,  подшлемник  снят,  шапка  с
               незавязанными  болтающимися  ушами  оттиснута  на  затылок,  открывая  до  красноты
               нажженный ветром лоб, светлые, как бы не знающие стыда глаза сощурены.
                     — Для  санинструктора  может  быть  исключение, —  ответил  Кузнецов. —  Если  вы
               устали, Зоя, садитесь на передок второго орудия.
                     — Спасибо, родненькие, — оживилась Зоя. — Я совсем не устала. Кто вам сказал, что я
               устала?  Шапку  даже  хочется  снять:  до  чего  жарко!  И  пить  немного  хочется…  Пробовала
               снег — от него какой-то железный вкус во рту.
                     — Хотите  глоток  для  бодрости? —  Уханов  отстегнул  фляжку  от  ремня,  намекающе
               потряс ее над ухом, во фляжке забулькало.
                     — Неужели?.. А что здесь, Уханов? — спросила Зоя, и заиндевевшие стрелочки бровей
               поднялись. — Вода? У вас осталось?
                     — Попробуйте. —  Уханов  отвинтил  металлическую  пробку  на  фляжке. —  Если  не
               поможет — убьете меня. Вот из этого карабина. Стрелять умеете?
                     — Как-нибудь сумею нажать спусковой крючок. Не беспокойтесь!
                     Кузнецову  неприятна  была  эта  ее  неестественная  оживленность  после  мимолетного
               разговора с Дроздовским, это необъяснимое ее расположение и доверчивость к Уханову, и
               он сказал строго:
                     — Уберите фляжку. Что вы предлагаете? Воду или водку?
                     — Нет  уж!  А  может  быть,  я  хочу! —  Зоя  тряхнула  головой  с  вызывающей
               решимостью. —  Почему  вы  меня,  лейтенант,  так  опекаете?  Родненький…  вы  что,
               ревнуете? —  Она  погладила  его  по  рукаву  шинели. —  Этого  совсем  не  надо,  Кузнецов,
               прошу вас, честное слово. Я одинаково отношусь к вам обоим.
                     — Я не могу вас ревновать к вашему мужу, — сказал Кузнецов полуиронически, и это,
               почудилось, прозвучало вымученной пошлостью.
                     — К моему мужу? — Она расширила глаза. — Кто вам сказал, что у меня муж?
   19   20   21   22   23   24   25   26   27   28   29