Page 23 - Горячий снег

прозрачными, покрасневшими на ветру глазами, Дроздовский заговорил с резкостью:
— То, что нет привала, не дает права распускать на марше батарею! Даже карабины на
передках! Что, может, люди уже вам не подчиняются?
— Все устали, комбат, до предела, — негромко сказал Кузнецов. — Это же ясно.
— Даже лошадь вон как дышит!.. — поддержал Давлатян и погладил влажную, в
иглистых сосульках морду комбатовой лошади, паром дыхания обдавшей его рукавицу.
Дроздовский дернул повод, лошадь вскинула голову.
— Командиры взводов у меня, оказывается, лирики! — ядовито заговорил он. —
«Люди устали», «лошадь еле дышит». В гости чай пить идем или на передовую?
Добренькими хотите быть? У добреньких на фронте люди, как мухи, гибнут! Как воевать
будем — со словами «простите, пожалуйста»? Так вот… если через пять минут карабины и
вещмешки будут лежать на передках, вы, командиры взводов, сами понесете их на своих
плечах! Ясно поняли?
— Ясно.
Чувствуя злую правоту Дроздовского, Кузнецов поднес руку к виску, повернулся и
зашагал к передкам. Давлатян побежал к орудиям своего взвода.
— Чьи шмотки? — крикнул Кузнецов, стаскивая с передка загремевший котелком
вещмешок. — Чей карабин?
Солдаты, оборачиваясь, машинально поправлял и за плечами вещмешки; кто-то сказал
угрюмо:
— Кто барахло оставил? Чибисов, никак?
— Чибисо-ов! — с сержантской интонацией заорал Нечаев, напрягая горло. — К
лейтенанту!
Маленький Чибисов, в не по росту широкой, короткой, словно толстая юбка, шинели,
хромая, натыкаясь на солдат, спешил к передкам от повозок боепитания, издали выказывая
всем выжидательную, застывшую улыбку.
— Ваш вещмешок? И карабин? — спросил Кузнецов, испытывая неловкость оттого,
что Чибисов засуетился у передка, взглядом и движениями выражая свою ошибку.
— Мой, товарищ лейтенант, мой… — Пар оседал на инистую шерсть подшлемника,
голос его был глух. — Виноват я, товарищ лейтенант… Ногу натер до крови. Думал,
разгружусь — малость ноге полегче будет.
— Устали? — неожиданно тихо спросил Кузнецов и посмотрел на Дроздовского. Тот,
выпрямившись в седле, ехал вдоль колонны и наблюдал за ними сбоку. Кузнецов вполголоса
приказал: — Не отставать, Чибисов. Идти за передками.
— Слушаюсь я, слушаюсь…
Рыхло и пьяно припадая на натертую ногу. Чибисов заковылял рысцой за орудием.
— А этот сидор чей? — спросил Кузнецов, взяв второй вещмешок.
В это время сзади послышался смех. Кузнецов подумал, что смеются над ним, над его
старшинской распорядительностью или над Чибисовым, и оглянулся.
Слева от орудия шел по обочине медвежьей развалкой Уханов с Зоей, посмеиваясь,
говорил ей что-то, а она, будто переломленная ремнем в талии, рассеянно слушала, кивала
ему потным, усталым лицом. Санитарной сумки на ее боку не было, — наверно, положила на
повозку санроты.
Они давно, по-видимому, шли вместе за батарейными тылами и сейчас оба догнали
орудия. Утомленные солдаты недоброжелательно косились на них, как бы отыскивая в
наигранной веселости Уханова тайный, раздражающий смысл.
— И чего конюшенным жеребцом заливается? — заметил пожилой ездовой Рубин,
покачиваясь в седле квадратным телом, то и дело корябая рукавицей зябнущий
подбородок. — Ровно показать перед девкой хочет героическое состояние нервов: живой,
мол, я! Ты гляди-ка, сосед, — обратился он к Чибисову, — как наша зелень батарейная
вокруг девки-то городские амуры разводит. Ровно и воевать не думают!
— А? — отозвался Чибисов, старательно поспешая за передком, и, высморкавшись,