Page 57 - Горячий снег

колодезной воде, которую хотелось, задохнувшись, пить из железного ведра, окунув
подбородок в холод.
— Много вы больно снега-то глотаете, товарищ лейтенант, — робко заметил Чибисов,
неуклюже подгребая совковой лопатой за киркой Кузнецова. — Грудь бы не застудить. Снег
— обман один. Видимость одна!..
— Ни черта! — выдохнул Кузнецов и позвал: — Уханов!
Старший сержант Уханов, без шинели, в одном ватнике, с горловым хеканьем
долбивший вместе с наводчиком Нечаевым ровики, откинул кирку, спрыгнул на еще мелкую
огневую позицию.
— Как идет, товарищ лейтенант? Влезаем в земной шар полегоньку?
Он дышал убыстрение, разгоряченный работой, пахло от него крепким здоровым
потом, поблескивало влажное лицо.
— Неплохо было бы, — выговорил Кузнецов, — послать кого-нибудь к реке…
Прорубь найти. И пару котелков с водой сюда.
— Придумано законно, — согласился Уханов, рукавом размазывая по щекам пот. — А
то весь снег вокруг огневых сожрут, дьяволы. Маскировать нечем будет… Ну, кто тут
деревенский мастер по прорубям? Ты, Чибисов? Давай вниз, ломик возьми!
— Смогу я, смогу… Что ж, возле реки да без воды? Сейчас я, товарищ лейтенант, все
напьемся, — зачастил певуче Чибисов, и это охотливое его согласие было замечено всеми на
огневой.
— А почемуй-то Чибисов? Этот не в ту сторону еще лупанет! — сказал кто-то,
сомнительно хохотнув. — Ориентиры знает?
— Замолол Емеля! Соображай!
— Нет, я и говорю: прямо ловит команду в тыл!
Однако Чибисов взял ломик, вскарабкался на бруствер, молча заковылял к орудию за
котелками.
— Хитер мужик, аж пробы негде ставить, — опять хохотнул кто-то. — Работать —
волос не ворохнется, жрать — вся голова трясется!
— Чего напали? Сами пить не хотите? Что, Чибисов жену у вас увел, никак? Он мужик
старательный, мухи не обидит! Зашумели!
— Ша, славяне! — прикрикнул Уханов. — Не трогать мне Чибисова! А ты лучше про
лошадей, Рубин, соображай, это для тебя поинтересней! Перекура не было! Долби, иначе он
нас тут, как клопов, передавит! Или повторить?
Все вновь заработали на огневой — заскрежетали лопатами, с тупой однообразностью
забили кирками в звеневший грунт. Кузнецов поднял с земли свою кирку, но тут же
выпустил ее и вышел на бруствер, глядя на свет зарева левее редких и темных домов пустой
станицы, вмерзшей в синеватость ночи.
— Подойди, Уханов, — сказал Кузнецов. — Слышишь что-нибудь?
— А что, лейтенант?
— Послушай…
Тишина странная, почти мертвенная, широкими волнами распространялась от зарева —
ни гула, ни единого орудийного раската не доносилось оттуда. В этом непонятном
наступившем безмолвии громче и четче стали выделяться звуки лопат, кирок, отдаленные
голоса пехотинцев, окапывающихся в степи, и подвывание артиллерийских машин на
высотах сзади — на том берегу, где занимала оборону дивизия.
— Кажется, затихло, — проговорил Кузнецов. — Или остановили, или немцы
прорвали…
— А справа? — спросил Уханов. — Тоже что-то…
Далеко по горизонту, правее зарева, прямо над крышами южнобережной части
станицы, прорезалось второе сегментное свечение в небе и беззвучно вспыхивали круглыми
зарницами, снизу упираясь в низкие облака, скользящие красноватые светы. Но и там стояло
тяжелое безмолвие.