Page 58 - Горячий снег

— Похоже на ракеты, — сказал Кузнецов.
— Похоже, — согласился Уханов. — Вроде прорвали. Правее. Прямо перед нами.
Вовсю жмут к Сталинграду, лейтенант. Вот что ясно. Хотят своих из колечка вырвать. И
снова крылышки расправить.
— Пожалуй.
Кто-то сказал за спиной с веселым удивлением:
— Братцы, а чего так тихо стало? Отошел, никак, немец? Небо осветил, а тихо! Стало,
передумал прорываться? Понимаешь, нет?
— Ну, прямо, «отошел»…
— Криво! Может, пораскидали генералы у Гитлера мозгами, решили: отменить пока!
— Вот он те даст «пораскидали мозгами», пуговиц не соберешь! — заключил
въедливо-злой голос. — На ширинке ни одной не останется!
— Р-работай, кореши, долби, зубами вгрызайся!.. Дав-вай!..
Кузнецов и Уханов помолчали, слыша на берегу переговоры людей, участившееся
дыхание: острия кирок с наковальным звоном тюкали в железную землю, на которую
наступала эта пугающе огромная тишина, раздвинувшаяся по всему небу на юге. Уханов
спросил не без раздумчивого угадывания:
— Далеко они? Как, лейтенант? Час? Два? А?
— А кто это знает! — ответил Кузнецов и опустил корябнувший мокрую шею
воротник шинели: озноб не проходил, морозящей ледяной паутиной облепливал спину, во
рту по-прежнему было сухо и горячо. — Окапываться нужно как бешеным. Все равно! Час
или два — все равно!
Снова помолчали. А безмолвие горизонта охватывало, заполняло степь, зловеще ползло
и ползло на батарею от двух зарев, зажженных в черноте ночи. И постепенно начали сникать,
обрываться, притухать голоса солдат на огневых; тишина эта стала угнетать всех…
— Одно бы еще… — Уханов поглядел на Кузнецова, запахнул ватник. — Одно бы еще
сделал. Из нашего старшины и повара душу бы с дерьмом вытряс своими руками. Где
жратва? Попробуй кто-нибудь из расчета на сутки отстать — отдали бы под суд как
дезертира! А поварам и старшинам ни хрена! — И Уханов, переваливаясь косолапо, сошел
на орудийную площадку, где с хрипом, с выдохами вгрызались кирками в грунт солдаты,
выбрасывали отколотые земляные комья на бруствер.
— Работа солдата — как колесо, братцы, без начала, без конца! — послышался снизу
голос Уханова. — Крути колесо, славяне, в рай попадем!
— Где Чибисов? Пришел с водой Чибисов? — спросил Кузнецов, томимый
непроходящей сухостью во рту, думая с отвращением, что придется глотать этот неприятно
пресный, леденящий горло снег.
— А может, пленный-то в тыл рванул? — язвительно загудел из ровика ездовой
Рубин. — Чешет назад, и котелки в кюветы побросал. А че ему? Ты че задышал.
Сергуненков? Может, обратно слезу пустишь?
— Глупый ты человек, напраслину мелешь! — вскрикнул в сердцах ездовой
Сергуненков, видно не забывший и не простивший той злобы, с какой Рубин вызвался
пристрелить упавшую на марше уносную.
— Рубин, — строго проговорил Кузнецов, — прежде чем сказать, подумайте. Много
чепухи говорите!
— Ох, Рубин, надоел ты! — с недобрым обещанием произнес Уханов. —
Предупреждаю: очень надоел!
Кузнецов стянул рукавицу, подхватил влажной рукой пригоршню острого, как битое
стекло, снега и с заломившими зубами, давясь, начал глотать его, утоляя жажду.
— Ну! — сказал он. — Еще на штык… — и спрыгнул с бруствера на орудийную
площадку, взял кирку, изо всей силы вонзил острие в почву Этот удар отдался в висках
толчком крови. Кузнецов ударил киркой еще раз и еще, расставив ноги, чтобы не
пошатываться от усталости. Через пять минут прежняя жажда, обманутая снегом,