Page 60 - Горячий снег

— Что произошло, Давлатян? — крикнул Кузнецов. — С какой стати шум подняли?
Касымов!..
— Вон видел… приехать изволили, — ответил Давлатян, запинаясь возбужденно. —
Понимаешь, Кузнецов, сутки его не было, сутки! Тыловая простокваша!
А Касымов опустился на бруствер и, положив карабин на колени, раскачиваясь из
стороны в сторону, говорил нараспев:
— Плохо, лейтенант, плохо… Не люди они… Такой люди плохо Родину защищать
будут. Сознательность нет. Других не любят…
— А-а, ясно, тыловые аристократы прибыли, — насмешливо сказал Кузнецов. — Ну,
как в тылах? Обстреливают? Что же стоите, старшина? Рассказывайте, как там — оборону
копали для кухни? Давно вас не видели! С самого марша, кажется?
Скорик, улыбаясь одной щекой, с надменным и хищным выражением сверкнул на
Кузнецова узко поставленными к переносице глазами.
— Бойцов неполитично настраиваете, товарищ лейтенант, не по уставу это. Чтоб
бойцов против старшин? Комбату Дроздовскому жаловаться буду. Касымов вон оружием
угрожал.
— Жалуйтесь кому угодно, хоть черту! — проговорил Кузнецов, уже не удерживаясь
на прежнем тоне. — Сейчас же вниз, к расчетам! Быстро кормить батарею!
— Мною, товарищ лейтенант, не больно командуйте. Я не боец из вашего взвода…
Дроздовскому я подчиняюсь. Комбату, а не вам. Доппаек свой — пожалуйста, можете
получить, я не возражаю, а чтобы обзывать и шуметь — я тоже гордый и устав знаю.
Семенухин! — по-строевому зычно позвал Скорик повара. — Выдать доппаек лейтенанту!
— Я сказал — вниз, кормить батарею! Поняли? Или нет? — вскипел Кузнецов. —
Быстро, вы… знаток устава!
— Вы на меня не очень чтобы шумите! Комбата я обязан сперва накормить. Энпэ где?
— Вниз, я сказал! Там все узнаете! И кухню вниз. Спуск возле моста. Лейтенант
Давлатян! Покажите ему, где батарея. А то опять на сутки заблудится!
И, увидев, как старшина, исполненный непоколебимого достоинства, последовал за
Давлатяном к обрыву берега, Кузнецов вернулся к орудиям, сел на разведенную станину,
пытаясь успокоиться. После многочасовой работы на огневых зудяще ныли мускулы плеч и
рук, ломило шею, горели мозоли на ладонях; ознобным покалыванием пробегали мурашки
по отделявшейся, мнилось, коже спины, и не хотелось двигаться.
«Заболеваю я, что ли?» — подумал Кузнецов и, найдя под станиной котелок с водой,
принесенной Чибисовым из проруби, вожделенно поднял его к губам.
В пахнущей железом речной воде плавали невидимые льдинки, тоненькими
иголочками позванивали о край котелка, смутно напоминая далекое, детское, новогоднее:
ласковейший звон серебряных игрушек, нежное шуршание мишуры на елке, самый лучший
зимний праздник в запахе хвои и мандаринов, среди зажженных свечей в теплой комнате…
Кузнецов пил долго, и, когда ледяная вода ожгла грудь холодом, он, внушая себе, подумал:
сейчас эта вялость пройдет, и все станет ясным, реальным.
По-прежнему широко высвечивали небо зарева впереди над степью. Черным по
красному виднелись низкие крыши, встывшие в этот свет ветлы затаенно-тихой станицы.
Забеляя наваленные комья земли, вилась по брустверу поземка.
— Товарищ лейтенант!.. — прозвучал рядом голос Касымова.
Он оторвал взгляд от зарева, посмотрел на подошедшего Касымова; тот присел на
станину, карабин поставил меж ног. Его безусое, отполированное природной смуглотой лицо
было сумрачным в зловещем разливе далекого огня.
— Не знаю, как сделал… Зачем людей так обижает? Не любит он батарея. Чужой
совсем. Равнодушный.
— Правильно сделали, — сказал Кузнецов. — И не думайте об этом. Идите к кухне,
поужинайте. Я посижу здесь.
— Нет. — Касымов покачал головой. — Два часа пост стою. Терпеть можно. Южный