Page 84 - Горячий снег

— Товарищ лейтенант, фугасные готовить? — крикнул кто-то из ниши запыхавшимся
голосом. — Пригодятся? А? Фугасные?
— Быстрей, быстрей! — торопил Кузнецов, незаметно для себя ударяя перчаткой о
перчатку так, что больно было ладоням. — Отставить фугасные! Готовить бронебойные!
Только бронебойные!..
И тут краем зрения поймал две головы, надоедливым препятствием торчавшие из
ровика. Это ездовые Сергуненков и Рубин стояли в рост, не вылезая, смотрели на расчет:
Сергуненков — с нерешительностью, облачко рвущегося дыхания выдавало волнение; Рубин
— исподлобья, чугунно-тяжелым взглядом.
— Что? — Кузнецов поспешно шагнул к ровику — Как с разведчиком?
— Перевязали его… Кровью он, видать, истек, — сказал Сергуненков. — Умрет.
Затих…
— Не умрет! Чего ему умирать? — загудел Рубин с равнодушием человека, которому
это надоело. — Все бредил, вроде там перед немцами еще семь человек осталось. Ерои!..
Сходили, называется, в разведку. Смехи!
Разведчик по-прежнему полулежал в ровике, запрокинув голову, с закрытыми глазами;
весь маскхалат был в темных пятнах; предплечье уже забинтовано.
— А ну-ка оба — взять разведчика! И на энпэ к Дроздовскому! — приказал
Кузнецов. — Немедленно!
— А как же кони, товарищ лейтенант? — вскрикнул Сергуненков. — К коням мы
должны… Не разбомбило бы их. Одни кони…
— Танки, значит, прут? — поинтересовался Рубин. — Дадут теперь дрозда! Вот те и
разведка! — И грубо толкнул Сергуненкова квадратным плечом: — Кони! Молчи в
тряпочку. Заладил, пупырь! На том свете тебе кони потребуются, в раю, у Бога!..
Кузнецов не успел ответить Рубину: то, что он успел и мог подумать о судьбе
разведчиков, о злобе Рубина, мгновенно вытолкнуло из сознания какое-то незнакомое, с
надеждой обращенное к нему, ищущее что-то лицо Чубарикова. Потом увидел облепивший
станины расчет, казенник орудия, крепко притиснутые к коленям снаряды, согнутые под
щитом спины и паром дыхания согреваемые на механизмах пальцы пожилого наводчика
Евстигнеева. Во всем этом была и жалкая незащищенность до первого выстрела, и вместе
сжатая до предела готовность к первой команде, как к судьбе, которая одинаково и равно
надвигалась на них вместе с катящимся по степи танковым гулом.
— Товарищ лейтенант! Чего они не стреляют?.. Почему молчат? Идут на нас!..
И повышенный звук моторов, ищущее лицо Чубарикова, его голос, придавленность в
позах солдат и готовая вырваться из пересохшего горла команда открыть огонь (только не
ждать, только не ждать!), морозный озноб, неотступно навязчивая мысль о воде — все это
будто сдавило Кузнецову грудь, и через силу он крикнул Чубарикову:
— Не торопиться!.. Начинать огонь только на постоянном прицеле! Слышите, на
постоянном!.. Ждать! Ждать!..
А уже густо заполненное дымом пространство слева от горящей станицы было
затемнено таранно вытянутым острием вперед огромным треугольником танков, появлялись
и пропадали во мгле их желто-серые квадраты, покачивались над полосой дыма башни.
Метель, поднятая гусеницами, вставала над степью, вихри, разносимые скоростью,
пронизывались соединенными выхлопами искр. Железный лязг и скрежет, накаляясь,
приближались, и теперь заметнее было медленное покачивание танковых орудий, пятна
снега на броне.
Но там, в приближающихся танках, у прицелов, терпеливо выжидали, не открывали
огня, зная наверное силу своей начатой атаки, заставляя наши батареи первыми обнаружить
себя. Над этой катящейся с гулом массой машин неожиданно вырвалась в небо, сигналя,
красная ракета, и треугольник начал распадаться на танковые зигзаги. Пронизывая пелену
мглы, по-волчьи стали вспыхивать и гаснуть фары.
— Зачем фары зажгли? — крикнул, обернув ошеломленное лицо, Чубариков. — Огонь