Page 37 - Хаджи Мурат

Причина же усталости было то, что накануне он был в маскараде и, как обыкновенно,
прохаживаясь в своей кавалергардской каске с птицей на голове, между теснившейся к нему
и робко сторонившейся от его огромной и самоуверенной фигуры публикой, встретил опять
ту маску, которая в прошлый маскарад, возбудив в нем своей белизной, прекрасным
сложением и нежным голосом старческую чувственность, скрылась от него, обещая
встретить его в следующем маскараде. Во вчерашнем маскараде она подошла к нему, и он
уже не отпустил ее. Он повел ее в ту специально для этой цели державшуюся в готовности
ложу, где он мог наедине остаться с своей дамой. Дойдя молча до двери ложи, Николай
оглянулся, отыскивая глазами капельдинера, но его не было. Николай нахмурился и сам
толкнул дверь ложи, пропуская вперед себя свою даму.
— Il y a quelqu'un 15 , — сказала маска, останавливаясь. Ложа действительно была
занята. На бархатном диванчике, близко друг к другу, сидели уланский офицер и
молоденькая, хорошенькая белокуро-кудрявая женщина в домино, с снятой маской. Увидав
выпрямившуюся во весь рост и гневную фигуру Николая, белокурая женщина поспешно
закрылась маской, уланский же офицер, остолбенев от ужаса, не вставая с дивана, глядел на
Николая остановившимися глазами.
Как ни привык Николай к возбуждаемому им в людях ужасу, этот ужас был ему всегда
приятен, и он любил иногда поразить людей, повергнутых в ужас, контрастом обращенных к
ним ласковых слов. Так поступил он и теперь.
— Ну, брат, ты помоложе меня, — сказал он окоченевшему от ужаса офицеру, —
можешь уступить мне место.
Офицер вскочил и, бледнея и краснея, согнувшись вышел молча за маской из ложи, и
Николай остался один с своей дамой.
Маска оказалась хорошенькой двадцатилетней невинной девушкой, дочерью
шведки-гувернантки. Девушка эта рассказала Николаю, как она с детства еще, по портретам,
влюбилась в него, боготворила его и решила во что бы то ни стало добиться его внимания. И
вот она добилась, и, как она говорила, ей ничего больше не нужно было. Девица эта была
свезена в место обычных свиданий Николая с женщинами, и Николай провел с ней более
часа.
Когда он в эту ночь вернулся в свою комнату и лег на узкую, жесткую постель, которой
он гордился, и покрылся своим плащом, который он считал (и так и говорил) столь же
знаменитым, как шляпа Наполеона, он долго не мог заснуть. Он то вспоминал испуганное и
восторженное выражение белого лица этой девицы, то могучие, полные плечи своей
всегдашней любовницы Нелидовой и делал сравнение между тою и другою. О том, что
распутство женатого человека было не хорошо, ему и не приходило в голову, и он очень
удивился бы, если бы кто-нибудь осудил его за это. Но, несмотря на то, что он был уверен,
что поступал так, как должно, у него оставалась какая-то неприятная отрыжка, и, чтобы
заглушить это чувство, он стал думать о том, что всегда успокаивало его: о том, какой он
великий человек.
Несмотря на то, что он поздно заснул, он, как всегда, встал в восьмом часу, и, сделав
свой обычный туалет, вытерев льдом свое большое, сытое тело и помолившись богу, он
прочел обычные, с детства произносимые молитвы: «Богородицу», «Верую», «Отче наш», не
приписывая произносимым словам никакого значения, — и вышел из малого подъезда на
набережную, в шинели и фуражке.
Посредине набережной ему встретился такого же, как он сам, огромного роста ученик
училища правоведения, в мундире и шляпе. Увидав мундир училища, которое он не любил за
вольнодумство, Николай Павлович нахмурился, но высокий рост, и старательная вытяжка, и
отдавание чести с подчеркнуто выпяченным локтем ученика смягчило его неудовольствие.
— Как фамилия? — спросил он.

15 Здесь кто-то есть (франц.).