Page 38 - Хаджи Мурат

— Полосатов! ваше императорское величество.
— Молодец!
Ученик все стоял с рукой у шляпы. Николай остановился.
— Хочешь в военную службу?
— Никак нет, ваше императорское величество.
— Болван! — и Николай, отвернувшись, пошел дальше и стал громко произносить
первые попавшиеся ему слова. «Копервейн, Копервейн, — повторял он несколько раз имя
вчерашней девицы. — Скверно, скверно». Он не думал о том, что говорил, но заглушал свое
чувство вниманием к тому, что говорил. «Да, что бы была без меня Россия, — сказал он себе,
почувствовав опять приближение недовольного чувства. — Да, что бы была без меня не
Россия одна, а Европа». И он вспомнил про шурина, прусского короля, и его слабость и
глупость и покачал головой.
Подходя назад к крыльцу, он увидал карету Елены Павловны, которая с красным
лакеем подъезжала к Салтыковскому подъезду. Елена Павловна для него была
олицетворением тех пустых людей, которые рассуждали не только о науках, поэзии, но и об
управлении людей, воображая, что они могут управлять собою лучше, чем он, Николай,
управлял ими. Он знал, что, сколько он ни давил этих людей, они опять выплывали и
выплывали наружу. И он вспомнил недавно умершего брата Михаила Павловича. И досадное
и грустное чувство охватило его. Он мрачно нахмурился и опять стал шептать первые
попавшиеся слова. Он перестал шептать, только когда вошел во дворец. Войдя к себе и
пригладив перед зеркалом бакенбарды и волоса на висках и накладку на темени, он,
подкрутив усы, прямо пошел в кабинет, где принимались доклады.
Первого он принял Чернышева. Чернышев тотчас же по лицу и, главное, глазам
Николая понял, что он нынче был особенно не в духе, и, зная вчерашнее его похождение,
понял, отчего это происходило. Холодно поздоровавшись и пригласив сесть Чернышева,
Николай уставился на него своими безжизненными глазами.
Первым делом в докладе Чернышева было дело об открывшемся воровстве
интендантских чиновников; потом было дело о перемещении войск на прусской границе;
потом назначение некоторым лицам, пропущенным в первом списке, наград к Новому году;
потом было донесение Воронцова о выходе Хаджи-Мурата и, наконец, неприятное дело о
студенте медицинской академии, покушавшемся на жизнь профессора.
Николай, молча сжав губы, поглаживал своими большими белыми руками, с одним
золотым кольцом на безымянном пальце, листы бумаги и слушал доклад о воровстве, не
спуская глаз со лба и хохла Чернышева.
Николай был уверен, что воруют все. Он знал, что надо будет наказать теперь
интендантских чиновников, и решил отдать их всех в солдаты, но знал тоже, что это не
помешает тем, которые займут место уволенных, делать то же самое. Свойство чиновников
состояло в том, чтобы красть, его же обязанность состояла в том, чтобы наказывать их, и, как
ни надоело это ему, он добросовестно исполнял эту обязанность.
— Видно, у нас в России один только честный человек, — сказал он.
Чернышев тотчас же понял, что этот единственный честный человек в России был сам
Николай, и одобрительно улыбнулся.
— Должно быть, так, ваше величество, — сказал он.
— Оставь, я положу резолюцию, — сказал Николай, взяв бумагу и переложив ее на
левую сторону стола.
После этого Чернышев стал докладывать о наградах и о перемещении войск. Николай
просмотрел список, вычеркнул несколько имен и потом кратко и решительно распорядился о
передвижении двух дивизий к прусской границе.
Николай никак не мог простить прусскому королю данную им после 48-го года
конституцию, и потому, выражая шурину самые дружеские чувства в письмах и на словах,
он считал нужным иметь на всякий случай войска на прусской границе. Войска эти могли
понадобиться и на то, чтобы в случае возмущения народа в Пруссии (Николай везде видел