Page 43 - Хаджи Мурат

значками. В середине партии был большой зеленый значок, и старый фельдфебель роты,
очень дальнозоркий, сообщил близорукому Бутлеру, что это должен быть сам Шамиль.
Партия спустилась под гору и показалась на вершине ближайшей балки справа и стала
спускаться вниз. Маленький генерал в теплом черном сюртуке и папахе с большим белым
курпеем подъехал на своем иноходце к роте Бутлера и приказал ему идти вправо против
спускавшейся конницы. Бутлер быстро повел по указанному направлению свою роту, но не
успел спуститься к балке, как услышал сзади себя один за другим два орудийные выстрела.
Он оглянулся: два облака сизого дыма поднялись над двумя орудиями и потянулись вдоль
балки. Партия, очевидно не ожидавшая артиллерии, пошла назад. Рота Бутлера стала
стрелять вдогонку горцам, и вся лощина закрылась пороховым дымом. Только выше лощины
видно было, как горцы поспешно отступали, отстреливаясь от преследующих их казаков.
Отряд пошел дальше вслед за горцами, и на склоне второй балки открылся аул.
Бутлер с своей ротой бегом, вслед за казаками, вошел в аул. Жителей никого не было.
Солдатам было велено жечь хлеб, сено и самые сакли. По всему аулу стелился едкий дым, и
в дыму этом шныряли солдаты, вытаскивая из саклей, что находили, главное же — ловили и
стреляли кур, которых не могли увезти горцы. Офицеры сели подальше от дыма и
позавтракали и выпили. Фельдфебель принес им на доске несколько сотов меда. Чеченцев не
слышно было. Немного после полдня велено было отступать. Роты построились за аулом в
колонну, и Бутлеру пришлось быть в арьергарде. Как только тронулись, появились чеченцы
и, следуя за отрядом, провожали его выстрелами.
Когда отряд вышел на открытое место, горцы отстали. У Бутлера никого не ранило, и
он возвращался в самом веселом и бодром расположении духа.
Когда отряд, перейдя назад вброд перейденную утром речку, растянулся по
кукурузным полям и лугам, песенники по ротам выступили вперед, и раздались песни. Ветру
не было, воздух был свежий, чистый и такой прозрачный, что снеговые горы, отстоявшие за
сотню верст, казались совсем близкими и что, когда песенники замолкали, слышался
равномерный топот ног и побрякивание орудий, как фон, на котором зачиналась и
останавливалась песня. Песня, которую пели в пятой роте Бутлера, была сочинена юнкером
во славу полка и пелась на плясовой мотив с припевом: «То ли дело, то ли дело, егеря,
егеря!»
Бутлер ехал верхом рядом с своим ближайшим начальником, майором Петровым, с
которым он и жил вместе, и не мог нарадоваться на свое решение выйти из гвардии и уйти на
Кавказ. Главная причина его перехода из гвардии была та, что он проигрался в карты в
Петербурге, так что у него ничего не осталось. Он боялся, что не будет в силах удержаться от
игры, оставаясь в гвардии, а проигрывать уже нечего было. Теперь все это было кончено.
Была другая жизнь, и такая хорошая, молодецкая. Он забыл теперь и про свое разорение и
свои неоплатные долги. И Кавказ, война, солдаты, офицеры, пьяный и добродушный храбрец
майор Петров — все это казалось ему так хорошо, что он иногда не верил себе; что он не в
Петербурге, не в накуренных комнатах загибает углы и понтирует, ненавидя банкомета и
чувствуя давящую боль в голове, а здесь, в этом чудном краю, среди молодцов-кавказцев.
«То ли дело, то ли дело, егеря, егеря!» — пели его песенники. Лошадь его веселым
шагом шагала под эту музыку. Ротный мохнатый серый Трезорка, точно начальник, закрутив
хвост, с озабоченным видом бежал перед ротой Бутлера. На душе было бодро, спокойно и
весело. Война представлялась ему только в том, что он подвергал себя опасности,
возможности смерти и этим заслуживал и награды, и уважение и здешних товарищей, и
своих русских друзей. Другая сторона войны: смерть, раны солдат, офицеров, горцев, как ни
странно это сказать, и не представлялась его воображению. Он даже бессознательно, чтобы
удержать свое поэтическое представление о войне, никогда не смотрел на убитых и раненых.
Так и нынче — у нас было три убитых и двенадцать раненых. Он прошел мимо трупа,
лежавшего на спине, и только одним глазом видел какое-то странное положение восковой
руки и темно-красное пятно на голове и не стал рассматривать. Горцы представлялись ему
только конными джигитами, от которых надо было защищаться.