Page 48 - Хаджи Мурат

пользуясь воздухом, светом, свободой, гарцевали теперь на лихих конях вокруг повелителя,
стреляли и дружно пели «Ля илляха иль алла».
Проехав аул, Шамиль въехал в большой двор, примыкавший к внутреннему, в котором
находился сераль Шамиля. Два вооруженные лезгина встретили Шамиля у отворенных ворот
первого двора. Двор этот был полон народа. Тут были люди, пришедшие из дальних мест по
своим делам, были и просители, были и вытребованные самим Шамилем для суда и решения.
При въезде Шамиля все находившиеся на дворе встали и почтительно приветствовали
имама, прикладывая руки к груди. Некоторые стали на колени и стояли так все время, пока
Шамиль проезжал двор от одних, внешних, ворот до других, внутренних. Хотя Шамиль и
узнал среди дожидавшихся его много неприятных ему лиц и много скучных просителей,
требующих забот о них, он с тем же неизменно каменным лицом проехал мимо них и, въехав
во внутренний двор, слез у галереи своего помещения, при въезде в ворота налево.
После напряжения похода, не столько физического, сколько духовного, потому что
Шамиль, несмотря на гласное признание своего похода победой, знал, что поход его был
неудачен, что много аулов чеченских сожжены и разорены, и переменчивый,
легкомысленный народ, чеченцы, колеблются, и некоторые из них, ближайшие к русским,
уже готовы перейти к ним, — все это было тяжело, против этого надо было принять меры, но
в эту минуту Шамилю ничего не хотелось делать, ни о чем не хотелось думать. Он теперь
хотел только одного: отдыха и прелести семейной ласки любимейшей из жен своих,
восемнадцатилетней черноглазой, быстроногой кистинки Аминет.
Но не только нельзя было и думать о том, чтобы видеть теперь Аминет, которая была
тут же за забором, отделявшим во внутреннем дворе помещение жен от мужского отделения
(Шамиль был уверен, что даже теперь, пока он слезал с лошади, Аминет с другими женами
смотрела в щель забора), но нельзя было не только пойти к ней, нельзя было просто лечь на
пуховики отдохнуть от усталости. Надо было прежде всего совершить полуденный намаз, к
которому он не имел теперь ни малейшего расположения, но неисполнение которого было не
только невозможно в его положении религиозного руководителя народа, но и было для него
самого так же необходимо, как ежедневная пища. И он совершил омовение и молитву.
Окончив молитву, он позвал дожидавшихся его.
Первым вошел к нему его тесть и учитель, высокий седой благообразный старец с
белой, как снег, бородой и красно-румяным лицом, Джемал-Эдин, и, помолившись богу, стал
расспрашивать Шамиля о событиях похода и рассказывать о том, что произошло в горах во
время его отсутствия.
В числе всякого рода событий — об убийствах по кровомщению, о покражах скота, об
обвиненных в несоблюдении предписаний тариката: курении табаку, питии вина, —
Джемал-Эдин сообщил о том, что Хаджи-Мурат высылал людей для того, чтобы вывести к
русским его семью, но что это было обнаружено, и семья привезена в Ведено, где и
находится под стражей, ожидая решения имама. В соседней кунацкой были собраны старики
для обсуждения всех этих дел, и Джемал-Эдин советовал Шамилю нынче же отпустить их,
так как они уже три дня дожидались его.
Поев у себя обед, который принесла ему остроносая, черная, неприятная лицом и
нелюбимая, но старшая жена его Зайдет, Шамиль пошел в кунацкую.
Шесть человек, составляющие совет его, старики с седыми, серыми и рыжими
бородами, в чалмах и без чалм, в высоких папахах и новых бешметах и черкесках,
подпоясанные ремнями с кинжалами, встали ему навстречу, Шамиль был головой выше всех
их. Все они, так же как и он, подняли руки ладонями кверху и, закрыв глаза, прочли молитву,
потом отерли лицо руками, спуская их по бородам и соединяя одну с другою. Окончив это,
все сели, Шамиль посередине, на более высокой подушке, и началось обсуждение всех
предстоящих дел.
Дела обвиняемых в преступлениях лиц решали по шариату: двух людей приговорили за
воровство к отрублению руки, одного к отрублению головы за убийство, троих помиловали.
Потом приступили к главному делу: к обдумыванию мер против перехода чеченцев к