Page 50 - Хаджи Мурат
P. 50

Юсуфа.
                     — Напиши,  что  я  пожалел  тебя  и  не  убью,  а  выколю  глаза,  как  я  делаю  всем
               изменникам. Иди.
                     Юсуф казался спокойным в присутствии Шамиля, но когда его вывели из кунацкой, он
               бросился на того, кто вел его, и, выхватив у него из ножен кинжал, хотел им зарезаться, но
               его схватили за руки, связали их и отвели опять в яму.

                     В этот вечер, когда кончилась вечерняя молитва и смеркалось, Шамиль надел белую
               шубу и вышел за забор в ту часть двора, где помещались его жены, и направился к комнате
               Аминет. Но Аминет не было там. Она была у старших жен. Тогда Шамиль, стараясь быть
               незаметным, стал за дверь комнаты, дожидаясь ее. Но Аминет была сердита на Шамиля за то,
               что он подарил шелковую материю не ей, а Зайдет. Она видела, как он вышел и как входил в
               ее  комнату,  отыскивая  ее,  и нарочно не пошла  к  себе.  Она  долго  стояла  в  двери  комнаты
               Зайдет  и,  тихо  смеясь,  глядела  на  белую  фигуру,  то  входившую,  то  уходившую  из  ее
               комнаты. Тщетно прождав ее, Шамиль вернулся к себе уже ко времени полуночной молитвы.

                                                              XX

                     Хаджи-Мурат прожил неделю в укреплении в доме Ивана Матвеевича. Несмотря на то,
               что Марья Дмитриевна ссорилась с мохнатым Ханефи (Хаджи-Мурат взял  с собой только
               двух:  Ханефи и Элдара) и вытолкала его раз из кухни, за что тот  чуть не зарезал  ее, она,
               очевидно, питала особенные чувства и уважения и симпатии к Хаджи-Мурату. Она теперь
               уже не подавала ему обедать, передав эту заботу Элдару, но пользовалась всяким случаем
               увидать его и угодить ему. Она принимала также самое живое участие в переговорах об его
               семье, знала, сколько у него жен, детей, каких лет, и всякий раз после посещения лазутчика
               допрашивала, кого могла, о последствиях переговоров.
                     Бутлер  же  в  эту  неделю  совсем  сдружился  с  Хаджи-Муратом.  Иногда  Хаджи-Мурат
               приходил  в  его  комнату,  иногда  Бутлер  приходил  к  нему.  Иногда  они  беседовали  через
               переводчика,  иногда  же  собственными  средствами,  знаками  и,  главное,  улыбками.
               Хаджи-Мурат,  очевидно,  полюбил  Бутлера.  Это  видно  было  по  отношению  к  Бутлеру
               Элдара. Когда Бутлер входил в комнату Хаджи-Мурата, Элдар встречал Бутлера, радостно
               оскаливая  свои  блестящие  зубы,  и  поспешно  подкладывал  ему  подушки  под  сиденье  и
               снимал с него шашку, если она была на нем.
                     Бутлер  познакомился  и  сошелся  также  и  с  мохнатым  Ханефи,  названым  братом
               Хаджи-Мурата.  Ханефи  знал  много  горских  песен  и  хорошо  пел  их.  Хаджи-Мурат,  в
               угождение Бутлеру, призывал Ханефи и приказывал ему петь, называя те песни, которые он
               считал хорошими. Голос у Ханефи был высокий тенор, и пел он необыкновенно отчетливо и
               выразительно. Одна из песен особенно нравилась Хаджи-Мурату и поразила Бутлера своим
               торжественно-грустным напевом. Бутлер попросил переводчика пересказать ее содержание и
               записал ее.
                     Песня  относилась  к  кровомщению  —  тому  самому,  что  было  между  Ханефи  и
               Хаджи-Муратом.
                     Песня была такая:
                     «Высохнет земля на могиле моей — и забудешь ты меня, моя родная мать! Порастет
               кладбище могильной травой — заглушит трава твое горе, мой старый отец. Слезы высохнут
               на глазах сестры моей, улетит и горе из сердца ее.
                     Но  не  забудешь  меня  ты,  мой  старший  брат,  пока  не  отомстишь  моей  смерти.  Не
               забудешь ты меня, и второй мой брат, пока не ляжешь рядом со мной.
                     Горяча  ты,  пуля,  и  несешь  ты  смерть,  но  не  ты  ли  была  моей  верной  рабой?  Земля
               черная,  ты  покроешь  меня,  но  не  я  ли  тебя  конем  топтал?  Холодна  ты,  смерть,  но  я  был
               твоим господином. Мое тело возьмет земля, мою душу примет небо».
                     Хаджи-Мурат всегда слушал  эту песню с закрытыми глазами и, когда она кончалась
   45   46   47   48   49   50   51   52   53   54   55