Page 54 - Хаджи Мурат

придворные господа. Право, жалко смотреть на него, — говорили между собою офицеры.
Но вот наступила торжественная минута. Барятинский встал и, подняв бокал, обратился
к Козловскому с короткой речью. Когда Барятинский кончил, Козловский встал и довольно
твердым голосом начал:
— По высочайшей его величества воле, я уезжаю от вас, расстаюсь с вами, господа
офицеры, — сказал он. — Но считайте меня всегда, как, с вами… Вам, господа, знакома, как,
истина — один в поле не воин. Поэтому все, чем я на службе моей, как, награжден, всё, как,
чем осыпан, великими щедротами государя императора, как, всем положением моим и, как,
добрым именем — всем, всем решительно, как… — здесь голос его задрожал, — я, как,
обязан одним вам и одним вам, дорогие друзья мои! — И морщинистое лицо сморщилось
еще больше. Он всхлипнул, и слезы выступили ему на глаза. — От всего сердца приношу
вам, как, мою искреннюю задушевную признательность…
Козловский не мог говорить дальше и, встав, стал обнимать офицеров, которые
подходили к нему. Все были растроганы. Княгиня закрыла лицо платком. Князь Семен
Михайлович, скривя рот, моргал глазами. Многие из офицеров тоже прослезились. Бутлер,
который очень мало знал Козловского, тоже не мог удержать слез. Все это ему чрезвычайно
нравилось. Потом начались тосты за Барятинского, за Воронцова, за офицеров, за солдат, и
гости вышли от обеда опьяненные и выпитым вином, и военным восторгом, к которому они
и так были особенно склонны.
Погода была чудная, солнечная, тихая, с бодрящим свежим воздухом. Со всех сторон
трещали костры, слышались песни. Казалось, все праздновали что-то. Бутлер в самом
счастливом, умиленном расположении духа пошел к Полторацкому. К Полторацкому
собрались офицеры, раскинули карточный стол, и адъютант заложил банк в сто рублей. Раза
два Бутлер выходил из палатки, держа в руке, в кармане панталон, свой кошелек, но,
наконец, не выдержал и, несмотря на данное себе и братьям слово не играть, стал
понтировать.
И не прошло часу, как Бутлер, весь красный, в поту, испачканный мелом, сидел,
облокотившись обеими руками на стол, и писал под смятыми на углы и транспорты картами
цифры своих ставок. Он проиграл так много, что уж боялся счесть то, что было за ним
записано. Он, не считая, знал, что, отдав все жалованье, которое он мог взять вперед, и цену
своей лошади, он все-таки не мог заплатить всего, что было за ним записано незнакомым
адъютантом. Он бы играл и еще, но адъютант с строгим лицом положил своими белыми
чистыми руками карты и стал считать меловую колонну записей Бутлера. Бутлер
сконфуженно просил извинить его за то, что не может заплатить сейчас всего того, что
проиграл, и сказал, что он пришлет из дому, и когда он сказал это, он заметил, что всем стало
жаль его и что все, даже Полторацкий, избегали его взгляда. Это был последний его вечер.
Стоило ему не играть, а пойти к Воронцову, куда его звали, «и все бы было хорошо», —
думал он. А теперь было не только не хорошо, но было ужасно.
Простившись с товарищами и знакомыми, он уехал домой и, приехав, тотчас же лег
спать и спал восемнадцать часов сряду, как спят обыкновенно после проигрыша. Марья
Дмитриевна по тому, что он попросил у нее полтинник, чтобы дать на чай провожавшему его
казаку, и по его грустному виду и коротким ответам поняла, что он проигрался, и напала на
Ивана Матвеевича, зачем он отпускал его.
На другой день Бутлер проснулся в двенадцатом часу и, вспомнив свое положение,
хотел бы опять нырнуть в забвение, из которого только что вышел, но нельзя было. Надо
было принять меры, чтобы выплатить четыреста семьдесят рублей, которые он остался
должен незнакомому человеку. Одна из этих мер состояла в том, что он написал письмо
брату, каясь в своем грехе и умоляя его выслать ему в последний раз пятьсот рублей в счет
той мельницы, которая оставалась еще у них в общем владении. Потом он написал своей
скупой родственнице, прося ее дать ему на каких она хочет процентах те же пятьсот рублей.
Потом он пошел к Ивану Матвеевичу и, зная, что у него или, скорее, у Марьи Дмитриевны
есть деньги, просил его дать ему взаймы пятьсот рублей.